В канун Нового года в доме престарелых уральского городка старушки вглядывались в заснеженные окна, прислушиваясь к шагам на улице. Те, кто не мог подняться с кроватей, просили других всмотреться — не мелькнет ли в сумерках знакомый силуэт? Но тропинка к крыльцу была завалена снегом, и никто не свернул с главной дороги к их забытому приюту. Двор утопал в сугробах, будто сама зима решила похоронить их одиночество под белым саваном.
У Анны Егоровны был сын, о котором она говорила с гордостью, опуская глаза перед подругами. Её Дмитрий — успешный инженер, невестка Марина — главный бухгалтер в нефтяной компании, а внук учился в МГИМО. Золотая семья! Остальные вздыхали — у кого дети спивались, у кого исчезали без вести, а кто-то и вовсе не вспоминал о матери. Анна краснела от их взглядов, но про себя шептала: «Дима не такой… Он приедет.»
По вечерам бабушки собирались в столовой и, чтобы память не потускнела, как старые фотографии, пересказывали истории своей жизни. Одна и та же повесть звучала десятки раз — менялись лишь интонации да слёзы в уголках глаз.
Анна Егоровна, когда только попала в приют, поведала подруге Галине: родилась она в глухой деревне под Тюменью. Сын уговорил переехать в город, сулил заботу, отдельную комнату. Покойный муж ворчал: «Не наша это жизнь — среди бетона», но сдался. Дмитрий, зная, что отец — ветеран Афгана, быстро оформил льготы. Получили трёшку в новостройке. Невестка рыдала от счастья — до этого жили в обшарпанной хрущёвке.
Но через год мужа не стало. Горе подкосило Анну, случился инсульт. Выжила чудом, еле-еле научилась ходить. Уход за ней стал камнем на шее семьи. Марина кричала на Диму: «Хватит! Не могу больше!» Анна слышала всё. Однажды взяла сына за руку: «Отвези меня в дом престарелых. Не хочу быть обузой.» Он молча кивнул.
У Галины своя драма. Её сын Сергей — добрый, но слабый. Сидел в колонии, должен был выйти перед праздником. Галина ждала его, как второе рождение. Винила во всём сноху Ольгу — та работала в «Пятёрочке», таскала домой то колбасу, то консервы, а потом и водку. Сначала пили «по праздникам», потом — просто чтобы уснуть. Ольгу уволили, и они с Серёжей начали воровать. Обчистили квартиру Галины, потом — соседку-пенсионерку. Когда у старушки отнялись ноги, она сама попросилась в приют — лишь бы не видеть, как сын тонет в пьяном угаре.
Сергей писал из зоны: «Мама, я исправлюсь». О жене — ни слова. Неизвестно, жива ли она. Каждое утро Галина крестилась на икону: «Пусть сдержит слово…»
Вечер наступил, а ворота оставались пусты. Шептались: «Неужели забыли? Или беда случилась?» Надежда таяла, как лёд на весеннем солнце.
Когда объявили отбой, в палату зашла санитарка Таня:
— Галина Степановна, у вашего Серёги на плече тату — медведь с топором?
— Есть! — вскрикнула Галина, вставая, хотя ноги не слушались.
— Жив, не бойтесь. В кочегарке спит. Одежда рваная, воняет перегаром. Хотел к вам — постеснялся в таком виде.
— Танюша, родная, вот деньги, купи ему что-нибудь… — Галина дрожащими руками достала смятые пятисотки.
— Не надо. Уже накормила, чаем отпаиваю. Отоспится — утром приведёте в порядок.
Галина рыдала, цепляясь за руку санитарки. Та потрепала её по плечу и вышла. Анна лежала, глядя в потолок. Дмитрий не приехал. Обещание рассыпалось, как пепел. Сердце ныло, но она молчала — не смела омрачать редкую радость подруги. Только сжала кулаки под одеялом, чтобы не разрыдаться.
