Чернильные пятна на пожелтевших листах
Конверт пришел самый обычный, серый, без обратного адреса. Почерк незнакомый — резкий, с нажимом, словно человек давно не брал ручку в руки. Но в этих угловатых буквах было что-то до боли родное, будто каждая линия звала её по имени. Штемпель — три недели назад. Евгения поняла мгновенно — от кого. Сердце сжалось и заколотилось вразнобой, будто пыталось нагнать упущенные годы.
Они не виделись с Дмитрием шестнадцать лет. С той самой осени, когда он просто вышел за дверь, не взяв ни куртку, ни зубную щётку, ни даже их общее фото у Чёрного моря, где оба смеялись до слёз. Остались чашка с недопитым чаем, бритва на краю раковины и тишина — самое тяжёлое из того, что он оставил. Эта тишина въелась в стены, вбилась в подушки, вплелась в каждый новый день. Молчание стало его последним словом, и оно болело дольше всего.
Письмо пролежало на столе почти час. Евгения ходила по кухне, делала вид, что занята — мыла тарелку, поправляла штору, листала газету, не вникая. В конце концов взяла нож, аккуратно вскрыла конверт. Бумага внутри была плотная, с шероховатостями, а чернила расплылись — то ли от дрожи в руках, то ли от спешки. Она провела пальцами по строчкам, будто через них могла ощутить тепло его дыхания.
«Женя. Не знаю, как ты. Да и знаешь ли ты сама. Это письмо — не про то, чтобы что-то вернуть. Я знаю, что нельзя. Да и ты, наверное, не захочешь. Просто… я помнил. Не всегда, но чаще, чем готов был признаться. Глупо, правда?»
Она прошептала слова, еле шевеля губами. Комната замерла. Даже часы на стене будто перестали тикать. Воздух стал тяжёлым, как перед дождём. Время будто затаилось.
Она опустилась на стул. В воздухе пахло вчерашней картошкой и чуть подгоревшим маслом. В памяти всплыли обрывки: как он заливисто хохотал, как лазил за яблоками во дворе, как однажды притащил старенькую «Ундервуд»: «Пусть твои мысли будут громкими!» Тогда она только отмахнулась — некогда было. Теперь же остались лишь эти строчки.
Письмо было коротким. Внизу — адрес. Маленький городок под Тверью. Он там. Или хотел, чтобы она так думала. Этот адрес был не приглашением — признанием: «я всё ещё помню».
Наутро она села на автобус.
Не из-за тоски. Не из-за прощения. А потому что не могла оставить письмо на столе, как незажившую царапину. Потому что легче проехать сотню вёрст, чем всю жизнь гадать, что было бы. Потому что иногда проще сделать шаг, чем вечно бояться пошевелиться.
Автобус трясло на колдобинах. За окном мелькали деревни с покосившимися заборами, серые избы, заснеженные поля. На каждом повороте ей чудился его силуэт. Она не слушала музыку, не читала — просто смотрела вперёд, будто за следующим пригорком ждал ответ.
Дом оказался низким, бревенчатым. Калитка скрипела, как в старых сказках. Номера на табличке почти не было видно. Она стояла у ворот минуту, может, две. Дышала прерывисто. А затем толкнула калитку.
Дверь открыл он. Сгорбленный, с палкой. Волосы седые, взгляд уставший, но мягкий. И в этом взгляде было всё: и вина, и тоска, и шестнадцать лет тишины.
— Женя?
Она кивнула.
— Заходи.
Они не бросились в объятия. Не рыдали. Не сыпали упрёками. Просто сели за кухонный стол. Чайник шипел на плите. В воздухе пахло мятой и пылью от старых книг.
Молчали долго. Но тишина была лёгкой, словно мост между ними.
— Думал, я не приеду? — наконец спросила она.
Он помедлил, пожал плечами.
— Думал, ты забудешь. Или научишься жить без меня. Ты всегда была крепче.
— Я просто стала тише, — ответила она. — Не крепче.
Потом она взглянула на его руки. На столе, рядом с чашкой, лежал клочок бумаги с расплывшимся чернильным пятном. Такое же было в письме.
— Ты больше никому не писал, да?
Он медленно покачал головой.
— Только тебе. Даже если не отправлял.
— Я не простила, — сказала она. — Но приехала. Может, этого хватит.
Он кивнул. А потом, словно по старой привычке, достал из шкафа ту самую «Ундервуд». Она узнала её сразу — скол на корпусе, потёртая клавиша «Ж».
— До сих пор работает, — пробормотал он. — Иногда печатаю. Письма, которые никуда не уходят. Будто разговариваю в пустоту.
Евгения посмотрела в окно. За стеклом тихо падал снег. Лёгкий, бесшумный. Чистый, как незаполненный лист.
— Может… сегодня напишем что-нибудь вместе?
Он поднял на неё взгляд. В глазах — ни капли усталости. Он не ответил. Лишь чуть тронул губами.
И правда, этого оказалось довольно.