Чернильные тени на листах минувшего
Конверт пришёл ничем не примечательный, серый, без обратного адреса. Буквы дрожали, будто их выводили в лихорадке, но в их изгибах угадывалось что-то до боли знакомое — будто чернила шептали её имя. Штемпель показывал дату трёхнедельной давности. Татьяна тут же поняла — от кого. Сердце замерло, потом рванулось вперёд, словно пытаясь нагнать упущенные годы, целую судьбу.
Она не видела Дмитрия шестнадцать лет. С той самой осени, когда он просто захлопнул дверь, не забрав ни шапку, ни бритвенный станок, ни даже ту смешную фотографию с дачи, где они оба смеялись до слёз. Он оставил всё: чашку с остывшим чаем, раскрытую книгу на столе и тишину — самую тяжёлую из его вещей. Этой тишиной звенели стены, она въелась в обои, в скрип половиц, в промежутки между секундами. Молчание стало его последним словом, и оно болело дольше всего.
Письмо пролежало на кухонном столе почти час. Татьяна ходила по квартире, притворялась занятой — переставляла тарелки, разглаживала скатерть, листала журнал, не видя букв. Но в конце концов взяла ножницы и вскрыла конверт. Бумага внутри была плотная, с шероховатой поверхностью, чернила местами расплылись — будто он писал при свече или в дороге. Она провела пальцами по строчкам, будто пыталась прочесть не слова — дыхание между ними.
«Таня. Не знаю, жива ли ты. И как. Это письмо — не попытка вернуть прошлое. Я знаю, что нельзя. Да и ты, наверное, не хочешь. Просто хотел сказать — я помнил. Не всё время, но чаще, чем признавался себе. Смешно, правда?»
Татьяна прошептала слова, едва шевеля губами. В комнате стало тихо. Даже старые ходики, казалось, перестали стучать. Воздух загустел, как перед ливнем. Будто сама вселенная затаила дыхание.
Она опустилась на стул. Пахло вчерашним пирогом и чуть пригоревшим маслом. В памяти всплыли обрывки: как он пел под струны гитары, как лез за грушами на дерево во дворе, как однажды принёс ей старую печатную машинку: «Пусть твои мысли отпечатаются на века!» Тогда она засмеялась — было не до стихов. А теперь остались только письма.
Письмо было коротким. Внизу — адрес. Маленький городок под Воронежем. Он был там. Или хотел, чтобы она так думала. Этот адрес был не приглашением — признанием: «я всё ещё помню».
Наутро она села на автобус.
Не от тоски. Не от прощения. А потому что не могла оставить письмо лежать, как незашитую рану. Потому что проще доехать до одного места, чем всю жизнь не решаться переступить порог. Потому что иногда легче рискнуть, чем вечно думать «а что, если».
Автобус подпрыгивал на колдобинах, за окном мелькали заснеженные поля, покосившиеся избы, чахлые берёзки. В каждом повороте ей чудился его силуэт. Она не включала музыку, не открывала книгу — просто смотрела вперёд, будто знала: за следующим перевалом её ждёт ответ.
Дом оказался старым, бревенчатым. Калитка скрипела, как в старых сказках. Номер на табличке едва читался. Она стояла у ворот минуту, а может, пять. Дышала глубоко. Потом толкнула калитку.
Дверь открыл он. Согбенный, опираясь на трость. Волосы поседели, но глаза остались тёплыми. И в них было всё: и боль, и вина, и тишина шестнадцати лет.
— Таня?
Она кивнула.
— Заходи.
Они не бросились в объятия. Не рыдали. Не кидались упорами. Просто сели за стол. Чайник зашипел на плите. В воздухе витал запах мяты и пыльных страниц.
Молчание затянулось, но оно не давило. Оно было мостом — от неё к нему.
— Думал, я не приеду? — наконец спросила она.
Он помедлил, пожал плечами.
— Думал, ты забудешь. Или научишься жить без меня. Ты всегда была крепче.
— Я просто стала тише, — сказала она. — Не крепче.
Потом она взглянула на его руки. На столе, рядом с чашкой, лежал клочок бумаги с чернильным пятном — точь-в-точь как в письме.
— Больше никому не писал? — спросила она.
Он медленно покачал головой.
— Только тебе. Даже если не отправлял. Всё — тебе.
— Я не простила, — сказала она. — Но приехала. Может, этого хватит.
Он кивнул. Потом, словно по старой привычке, достал ту самую печатную машинку. Она узнала её сразу — скол на боковой панели, потёртая клавиша «Я».
— Всё ещё работает, — сказал он. — Иногда печатаю. Письма, которые никуда не уходят. Будто разговариваю в пустоту.
Татьяна взглянула в окно. За стёклами тихо падал снег. Белый, беззвучный. Чистый, как незаполненный лист.
— Может… попробуем написать что-нибудь вместе?
Он поднял на неё глаза. В них мелькнул свет. Он ничего не ответил. Просто чуть улыбнулся.
И этого, в самом деле, оказалось достаточно.
