**Подвальное лето**
Сперва был грохот. Такой, будто в стену дома на углу Тверской врезался грузовик. Оксана выронила миску с фаршем, стекло разлетелось о плитку, котёнок вспорхнул, словно воробей, и юркнул под стол. Потом наступила тишина. Не обычная — с шумом улицы, смехом детей, — а мёртвая, как в бомбоубежище. Даже часы перестали тикать.
Она застыла, руки в фарше по локоть, и на миг забыла, как дышать. Только когда сердце перестало колотиться, поняла: не землетрясение, не авария. Опять Леонид Петрович с седьмого этажа упал. Старый, замкнутый, чужой. Она давно замечала — шатался, как подбитая берёза на ветру.
Не раздумывая, прикусив губу, рванула вверх по лестнице. Седьмой этаж — прямо над ней. Он жил здесь с лихих девяностых. После смерти жены стал призраком: ходил медленно, почти не говорил. Только патефон скрипел у него по утрам. И запах — аптечный, мазь или камфора. Иногда сидел на балконе в стёганой куртке и смотрел вниз, будто ждал, что кто-то придёт.
Они почти не здоровались. Она — из-за равнодушия, он — будто сквозь неё смотрел. В их доме никто никого не знал. Узнавали по шагам, по скрипу дверей, по запаху борща. Но не по именам.
Дверь была приоткрыта. Так и знала: Леонид Петрович всегда оставлял её… на случай. Ворвалась внутрь — и всё оказалось именно так, как боялась.
Он лежал в прихожей. В выцветшей рубашке и растянутых трениках. Рядом — трость, разбитая рюкза. Лицо пепельное, губы сжаты. На лбу — испарина.
— Леонид Петрович! — Оксана рухнула на колени. — Вы меня слышите?
Он приоткрыл глаза. Дышал тяжело, будто тащил на себе гору.
— Это я… Оксана. С шестого. Сейчас вызову скорую…
— Не надо, — прохрипел. — Просто… подними.
— Да вы чего, вам больно? Нога? Рука?
— Нет. Просто… нет сил. Принеси табурет. Красный. В кухне.
— Может, всё-таки врача?
Он резко взглянул:
— Хватит позора. Чтобы соседи не видели деда в пыли.
Она принесла табурет. Он опёрся на неё, на трость, поднимался медленно, со скрипом, но сам. Когда сел, выдохнул так, будто вытолкнул из себя стыд.
— Спасибо… Ты ведь не обязана была…
— Знаю, — сказала она после паузы. — Но останусь. Ненадолго.
Он не стал спорить.
И она осталась.
На день. На неделю. А потом — на всё лето.
Мыла полы, варила гречку, выбрасывала мусор. Он почти не разговаривал. Иногда смотрел в окно, будто ждал того, кто уже не придёт. Иногда засыпал в кресле, сжимая трость, будто сторожил память.
Оксана ходила по его квартире, как по музею. Возвращаясь домой, не чувствовала там ничего своего — будто жила этажом выше. Свою квартиру словно сдала в аренду самой себе.
Её уволили весной. Сокращение. Бухгалтерию закрыли. Искать работу — безнадёжно, городок маленький, вакансий нет. Муж пропал десять лет назад. Сначала пил, потом исчез. Сын — в армии, далеко. Писал редко. И никому, по правде, она не была нужна. Привыкла к этому. Привыкла быть незаметной. Привыкла к одиночеству, как к старому свитеру: колется, но не выбросишь.
И вдруг — он.
Леонид Петрович. Его квартира. Его пластинки. Его тихое дыхание.
Через неделю он заговорил. Сперва — о музыке. Потом — о войне. О жене — Наде. Встретил в Новосибирске. Она пела в хоре. Он был в шинели.
— Сказала, что я похож на мокрую ворону. Я тогда надулся. А потом — не мог оторваться. Всё вместе — дети, огороды, сберкнижки. А потом — её сердце. А я остался.
Он говорил, она слушала. Иногда злился — выхватывал ложку:
— Не так! Она делала иначе! — и замолкал. Она обижалась. Уходила. Но возвращалась.
Потому что чувствовала — он ждёт.
А может, и она тоже.
Однажды он сказал:
— У тебя голос дрожит, когда злишься. В самом конце — будто воздуха не хватает. У Нади так было. Всегда притворялась крепкой. А внутри — рассыпалась.
Она промолчала. Потому что это была правда.
В августе он затих. Почти не ел. Пил воду глотками. Сидел в кресле, укрытый пледом, смотрел в угол, будто знал, откуда должен прийти тот, кого ждёт.
Попросил:
— Принеси альбом. Тот, за шкафом. Найди страницу с ромашкой.
Она нашла. Между фото — пожелтевшая открытка. Округлый, женский почерк.
Лёша, не забудь полить фиалки. И вынь батарейки из пульта, а то сядут.
Он слушал, пока она читала. Не слова — её голос. Закрыл не глаза — душу.
Уснул. И не проснулся.
Сын приехал в сентябре. Оксана встретила его у подъезда. Простая кофта, лицо — усталое, но спокойное.
— Вы были с ним? — спросил он.
— Всё лето, — ответила она.
Он обнял её. Тихо. Без слов.
— Вы… кем ему?
Она хотела сказать «соседка». Или «просто помогала».
Но выдохнула:
— Я была рядом.
Он кивнул.
И этого хватило.
