Поздний вечер, мартовская мгла — и Игорь Сергеевич, как всегда, возвращался домой после смены. С цеха он шёл пешком: знакомый маршрут, пустынный двор, единственный тусклый фонарь у подъезда. Тишина стояла такая, будто весь квартал вымер — ни голосов, ни шагов, ни машин. Лишь ветер шелестел в голых ветвях старого куста у стены.
Он уже достал ключи, как вдруг почувствовал знакомый, резкий запах — тот самый, сладковатый, дешёвый, от которого щемило в груди. Запах кошачьего корма. В памяти всплыли картины: дача под Тверью, три дворовые кошки и миски с серой кашицей. Он резко обернулся.
На бетонной ступеньке сидела она.
Худющая, трёхцветная, с рваным ухом и огромными, почти разумными глазами. Она смотрела на него — спокойно, не выпрашивая и не пугаясь. В этом взгляде было что-то пронзительно осмысленное. Как будто она знала, кто он. Как будто знала, зачем пришла.
Игорь замер. Несколько секунд он просто смотрел. Потом повернулся и открыл дверь. Кошка не шелохнулась. Лишь хвост дёрнулся — неуверенно, лениво, будто она давала себе время подумать.
Он оглянулся.
— Ну… если хочешь — заходи.
Она вошла. Без суеты. Без оглядки. Твёрдо, будто здесь и был её последний пункт назначения.
Игорь никогда не держал животных. Не потому что не любил — просто не верил, что способен заботиться. Забота — это не просто миски и еда, это ответственность, участие, тепло. А в нём, как ему казалось, этого не осталось. Он жил один, ему было тридцать шесть. Двенадцать из них он проработал на одном и том же машиностроительном заводе. После развода с Алёной общение с людьми сократилось до редких фраз — в магазине, в бухгалтерии. Всё остальное — тишина, фон телевизора, тусклый свет лампы и подогретая еда.
Он сдавался. Без драмы. Без шума. Просто растворялся — понемногу, день за днём.
Кошка изменила всё.
Сначала она просто была. Потом начала будить — мягко вставала ему на грудь, смотрела в глаза. Молча. Так настойчиво, что он не выдерживал. Шёл на кухню, наливал ей воды, насыпал корма. Постепенно корм становился лучше. Потом появилась миска с резиновыми ножками. Потом коврик.
А потом он начал с ней разговаривать.
Не «кис-кис», а по-настоящему. С интонациями, вопросами, долгими паузами. Она слушала. Сидела рядом, шевелила ушами, моргала в нужный момент. И ему казалось — понимает. В её молчании не было равнодушия. Там было — внимание.
Он начал возвращаться домой раньше. Впервые за годы стал готовить — щи, гречку, жарил яичницу. Включал радио. Иногда читал вслух. Она любила это. Устраивалась на подоконнике, хвост обвивал лапы. Он чувствовал — тишина перестала давить. Квартира из каменной коробки снова стала домом.
И однажды он поймал себя на мысли:
— Я живу. Не дышу. Живу.
И всё началось с неё.
Прошло полгода. Весна. Ветер с улиц нёс пыль и оттепель. И вдруг — она пропала. Вышла на вечернюю прогулку… и не вернулась.
Сначала он не испугался — мало ли, кошки. Потом заволновался. Потом — отчаялся. Он обошёл весь район. Заглядывал под машины, стучал в подъезды, шарил по дворам. Расклеивал объявления, обзванивал приюты. Спрашивал даже у соседей, с которыми не здоровался годами.
Ничего.
Тишина вернулась. Но уже другая. Давящая. Он снова стал задерживаться на работе. Не ел. Не включал радио. Только сидел на кухне с чашкой, глядя в тёмное окно, где отражался лишь он один. И всё вернулось туда, откуда началось. Пустота. Тишина. Только теперь он знал, как могло быть иначе. И от этого было вдвойне больно.
Прошло больше двух недель.
Однажды, возвращаясь с завода, он услышал:
— Дядя! Это не ваша?
Он обернулся. Девочка лет девяти, в синей куртке, держала на руках кого-то грязного, облезлого, но… своего. Он не ошибся. Она. Та самая. Его кошка.
— Неделю назад ко мне пришла, — сказала девочка. — Я её кормила. А сегодня — сама за вами пошла. Я за ней. Видно, ищет вас.
Игорь стоял, не дыша. Потом осторожно протянул руки. Она не вырывалась. Только уткнулась в подбородок и тихо заурчала. И он закрыл глаза, чтобы не заплакать прямо на улице.
— Спасибо, — выдохнул он. — Как тебя зовут?
— Оля, — ответила девочка. — А её как?
Он вдруг понял — у кошки нет имени. Он никогда не называл её. Она просто была.
Он посмотрел на девочку, потом на кошку. И улыбнулся:
— Радость.
— Красиво, — сказала Оля. — Ей подходит.
Теперь он часто видел Олю во дворе. Они сидели на скамейке, болтали о школе, кино, рассказывали истории о кошке, которая однажды стащила котлету прямо со стола. Иногда просто кивали друг другу — в этом было что-то настоящее. Простое.
А кошка спала на подоконнике. Или прыгала по дивану. Или лежала у него на коленях, когда он снова читал вслух. Иногда он говорил ей то, чего не говорил никому. О жизни. Об одиночестве. Об Алёне. О страхах. Она слушала. Тихо. Без ответов.
И когда в какой-то момент она лапкой касалась его руки, он знал: она здесь. Она — Радость.
И он снова жил. Не боялся. Не прятался. Замечал рассвет, чувствовал вкус чёрного хлеба, слышал, как в апреле пахнет талым снегом. Он снова был — с миром. С собой. С ней.
С Радостью.
