Смятый листок лежал в ящике её стола — рядом с заявлением на увольнение. Что-то ёкнуло внутри: будто эта бумажка ждала именно меня.
Я взял её, и перед глазами всплыло детство. Как мы с пацанами в Нижнем Новгороде играли в разведчиков, писали невидимые письма молоком, а потом читали их, нагревая над плитой. Мы с Алиной как-то вспоминали об этом за чаем, болтая о всякой чепухе…
Я еле дождался перерыва. Примчался домой как угорелый. Сердце стучало — не от страха, а от какого-то странного предчувствия. Включил конфорку, поднёс листок к огню… и буквы проступили. Как тогда, в детстве. Только теперь это была горькая, взрослая правда.
*«Если ты это читаешь, значит, я не ошиблась. Ты вспомнил и догадался. Всё могло быть иначе. Но знай — когда ты унижал меня, ты убил во мне всё, что я к тебе чувствовала. Мне кажется, тебе даже нравилось надо мной издеваться. Наверное, это всё, на что ты способен.
Тебе когда-то сделали больно — и теперь ты ломаешь тех, кто не может или не хочет отвечать тем же. Думаешь, я не могла дать сдачи? Могла. Но тогда перестала бы быть собой.
Можно выиграть битву, но проиграть войну. Не ищи меня. Прощай. — А.»*
Я сидел с этим письмом и не мог пошевелиться. Почему? Почему я её так отчаянно, до безумия… любил?
Она появилась в офисе неожиданно. Вошла — и будто в помещение хлынул свет. Заурядный кабинет на пятом этаже старого здания в Екатеринбурге вдруг наполнился ароматом соснового леса, теплом и лёгкостью.
Она не была красавицей — нет, не топ-модель. Но в ней было что-то, что выбивало меня из седла. Я, видавший всяких — статных, дерзких, гламурных и простых — вдруг будто потерял почву под ногами. Всё, что раньше заводило, перестало работать.
Я привык к вниманию, к женщинам, к интригам. Блондинки, шатенки, рыжие — все они проходили через мою жизнь легко и без следов. Свидания, подарки, короткие истории, и снова свобода. Я выбирал. Я контролировал. Я не просил — я брал.
Но Алина…
Мне хотелось прижаться к её коленям, вдыхать запах её волос, трогать эти светлые пряди, касаться запястья, чувствовать её дыхание, слушать её смех, видеть, как она прикусывает губу, когда волнуется.
Алина работала под моим началом — в прямом и переносном смысле. Она не была звёздой команды, но я знал: если дать ей сложное задание — всё будет сделано. Чётко, вовремя, без лишних слов.
Я начал получать странное удовольствие, когда мог на неё накричать. Будто само её присутствие давало мне право быть жестоким. Она съёживалась, казалась хрупкой — и в эти моменты я чувствовал себя всесильным. Если бы она заплакала… если бы сорвалась. Я бы пожалел. Наверное, даже изменился бы.
Но она держалась. Молча. Без жалоб. Без слабости. И это бесило ещё сильнее. Я пытался привлечь внимание: оставлял на столе конфеты, дарил безделушки. Комплименты с подтекстом. Взгляды, намёки. Она понимала — я это видел. И чувствовал, что и она что-то чувствует.
Порой мне казалось, что если я просто коснусь её руки — время остановится. И однажды я решился. Обнял. Тихо. Почти нежно. А она… отстранилась. Смотрела прямо в глаза. Без упрёков. Без истерики.
И это было больнее пощёчины.
Она была для меня вызовом. Равной. Но я не хотел этого признавать. Мне нужно было чувствовать власть. Я не мог позволить себе быть слабым. Не перед ней.
Я следил за ней. Как она решала задачи. Как вела себя под давлением. Коллегам она тоже нравилась. Слишком. Кто-то даже приглашал её в кафе. Я видел это. И внутри всё кипело от злости.
Я устраивал спектакли ревности. Громко разговаривал по телефону с другими. Смеялся, флиртовал, обсуждал встречи — специально при ней. А она? Ничего. Ни взгляда, ни жеста.
Я был уверен — нет, я *знал*, что она ко мне что-то чувствует. Это нельзя было не заметить. Я верил, что она никуда не денется. Что будет терпеть. Что рано или поздно сломается.
А она просто ушла. Без драм. Без сцен.
В пятницу её не было на работе. Телефон не отвечал. Почта — недоступна. Проект, над которым она трудилась, повис в воздухе. Я оказался в дураках. Перед начальством, перед собой.
Она исчезла. Растворилась, как утренний туман. Та самая — недоступная, неосязаемая, моя и не моя.
А я думал — так не бывает. Думал, что всё под контролем. Что всегда можно надавить, переиграть, заставить.
Я ошибался.
Оказывается, и так бывает.
