Чернильные следы на старых письмах
Конверт был серым и невзрачным, без обратного адреса. Почерк — незнакомый, неровный, будто человек давно не брал в руки ручку. Но в этих угловатых строчках было что-то до боли знакомое, будто каждая буква знала её имя. Штемпель показывал дату — три недели назад. Анастасия сразу поняла, от кого письмо. Сердце ёкнуло и забилось часто-часто, словно спешило нагнать упущенные годы.
Она не видела Дмитрия шестнадцать лет. С той самой осени, когда он захлопнул за собой дверь, не забрав даже пальто, зубную щётку или ту самую фотографию с берега Волги, где они смеялись. Оставил всё: недопитый кофе, бритву в ванной и тишину — самую тяжёлую из своих вещей. Этой тишиной звенели стены, она въелась в шторы, в подушки, в пустоту между днями. Его молчание стало последним словом, и оно болело дольше всего.
Письмо пролежало на столе почти час. Анастасия ходила по кухне, делала вид, что занята: мыла тарелку, поправляла занавески, листала газету, не читая. Но потом взяла нож и аккуратно вскрыла конверт. Внутри оказался плотный лист с шершавой фактурой, чернила местами расплылись — будто он писал второпях или дрожащей рукой. Она провела пальцами по строчкам, будто хотела почувствовать не слова, а дыхание того, кто их написал.
«Настя. Не знаю, как у тебя дела. И жива ли ты вообще. Это письмо не попытка вернуть прошлое. Знаю, нельзя. И ты, наверное, не хочешь. Просто хотел сказать — я помнил. Не всегда, но чаще, чем сам себе признавал. Глупо, правда?»
Она прошептала слова, едва шевеля губами. Комната замерла. Даже старые часы перестали тикать. Воздух стал тяжёлым, как перед грозой. Время будто притаилось, затаив дыхание.
Она опустилась на стул. В воздухе пахло вчерашней картошкой с грибами и подгоревшим маслом. В памяти всплыли обрывки: как он смеялся, срывая яблоки в саду, как однажды принёс ей старую «Ундервуд»: «Пиши, пусть твои слова появятся на бумаге!» Тогда она только раздражённо отмахнулась — не до писем было. А теперь осталось только это.
Письмо было коротким. Внизу — адрес. Маленький городок под Тверью. Он был там. Или хотел, чтобы она так думала. Этот адрес был не целью, а признанием: «я всё ещё думаю о тебе».
На следующий день она села в автобус.
Не от тоски. Не от того, что простила. Просто не могла оставить письмо на столе, как открытую рану, которую страшно трогать. Потому что иногда легче доехать, чем всю жизнь гадать: «а что, если?»
Автобус трясло на ухабах, за окном мелькали заснеженные поля, покосившиеся избы, чахлые берёзки. На каждом повороте ей чудился знакомый силуэт. Она не слушала музыку, не читала — просто смотрела в окно, будто ждала, что за следующим поворотом найдёт ответ.
Дом оказался старым, бревенчатым. Калитка скрипела, как в старых сказках. Номер еле виднелся под слоем снега. Она стояла у ворот, дыша неровно. Потом толкнула калитку.
Дверь открыл он. Сгорбленный, с тростью в руке. Волосы поседели, взгляд усталый, но тёплый. И в этом взгляде было всё: и боль, и вина, и шестнадцать лет молчания.
— Настя?
Она кивнула.
— Заходи.
Они не бросились в объятия. Не рыдали. Не сыпали упрёками. Просто сели за стол. Чайник зашипел на плите. В воздухе пахло мятой и пожелтевшими страницами.
Молчали долго. Но это молчание не давило. Оно было как мост — между ними.
— Думал, я не приеду? — наконец спросила она.
Он пожал плечами.
— Думал, забудешь. Или научишься жить без меня. Ты ведь всегда была крепче.
— Я стала другой, — сказала она. — Не крепче. Просто тише.
Потом она взглянула на его руки. На столе рядом с чашкой лежал клочок бумаги с расплывшимся пятном чернил — точь-в-точь как в письме.
— Ты больше никому не писал, да?
Он медленно покачал головой.
— Только тебе. Даже если не отправлял. Всё — тебе.
— Я не простила, — сказала она. — Но приехала. Может, этого хватит.
Он кивнул. Потом, словно по привычке, достал из-под стола печатную машинку. Ту самую. Она сразу узнала её — царапину на корпусе, потёртую клавишу «С».
— Всё ещё работает, — сказал он. — Иногда печатаю. Письма, которые никуда не идут. Как разговор без ответов.
Анастасия посмотрела в окно. За стёклами тихо падал снег. Лёгкий, беззвучный. Чистый, как белый лист.
— Может, сегодня… напишем что-нибудь вместе?
Он взглянул на неё. Глаза стали светлее. Не ответил. Просто чуть улыбнулся.
И этого, в самом деле, хватило.