Лида росла, как сорная трава — без заботы, без любви, без тёплого слова. Ни нежности, ни доброты, ни простого “ты мне дорога”. Вещи ей доставались поношенные, часто такие рваные, что сквозь дыры проглядывали худые колени. Сапоги вечно протекали — то вода наберётся, то подмётка отклеится. Чтобы не возиться с волосами, мать стригла дочь “под горшок”. Но пряди всё равно торчали во все стороны, словно кричали о хаосе в её жизни.
В детский сад Лида не ходила. Может, и хотела бы — туда, где тепло, игрушки, другие дети… Но родителям было не до того: важнее было раздобыть бутылку. Отец с матерью пили, скандалили, дрались. Когда они уходили за выпивкой, девочка пряталась — в подъездах, в подвалах. Она рано поняла: чем меньше тебя заметно, тем больше шансов не получить подзатыльник. А если не успевала спрятаться — потом маскировала синяки.
Соседи сочувствовали. Шёпотом осуждали Зойку — мать девочки, которая когда-то была доброй, а теперь связалась с уголовником и опустилась. Но больше всего жалели именно Лиду. Жалели — да что толку? Кто-то подкидывал еду, кто-то старый свитер, но если вещь была хоть немного приличной — мать тут же продавала, а деньги пропивала. Так и ходила девочка — в лохмотьях, босая, голодная.
В школу она пошла поздно. И вдруг поняла, что там ей хорошо. Учёба давалась легко. Лида старательно выводила буквы, тянула руку, читала запоем всё, что попадало в руки. В библиотеке засиживалась дотемна, листая страницы как сокровища. Учителя удивлялись: откуда в этом замкнутом, неброском ребёнке — такой свет?
Но одноклассники её не приняли. Не поняли. Не пожалели. Опасались. Поношенная одежда, растрёпанные волосы, молчаливость — всё это делало Лиду изгоем. Она не играла, не смеялась, не понимала их шуток. А главное — её родители. Дети передразнивали пьяную Зойку и дразнили Лиду “убогой”. И кличка пристала. Сначала шёпотом, потом вслух. Через пару лет никто уже не помнил её настоящего имени.
Учителя видели несправедливость, но молчали. Одни — боясь потерять расположение родителей-спонсоров. Другие — из-за бессилия. Третьи — просто привыкли. А Лида пряталась.
Её убежищем стал старый парк за школой, у заросшего пруда. Там, под вековым дубом, она проводила вечера, иногда ночевала, когда дома было особенно страшно. Друзьями ей были бездомные коты и псы. С ними она делилась едой, обнималась, разговаривала. Только там, под шелест листьев, она могла дышать свободно.
Отец умер, когда ей исполнилось четырнадцать. Замёрз в сугробе, пьяный. На похоронах были только Зойка и Лида. Мать рыдала, билась в истерике, а дочь просто стояла. Ни слёз, ни слов. Лишь тихое облегчение и стыд за это чувство.
После смерти отца мать совсем слетела с катушек. Истерики, крики, провалы в памяти. Она порой не узнавала Лиду. Тогда девочка стала подрабатывать — мыла лестницы, носила воду, убирала. Соседи бросали ей мелочь. На эти деньги Лида покупала медицинские книги — верила, что сможет вылечить мать.
А в школе стало ещё хуже. Кто-то прознал, что Лида подрабатывает уборщицей — и началась новая волна издевательств. Особенно усердствовала Алина — местная королева, дочь богатых родителей.
— Эй, убогая! Опять в грязи ковыряться побежала? — кричала она вслед, когда Лида спешила после уроков.
Лида молчала. Училась не слышать. Но каждое слово оседало внутри, как камень.
— За что они так? — шептала она дворняге, теребящей её ногу. — Чем я им помешала? Разве это справедливо?..
А потом появился он. Артём Волков. Новенький. Высокий, статный, с тёмными волосами. Переехал с родителями из Твери. Спортсмен, умный, сдержанный. Все девчонки школы потеряли голову. Лида — тоже. Но тщательно это скрывала. Каждый раз, когда он проходил мимо, сердце колотилось, щёки горели. Она молилась, чтобы никто не заметил.
Алина сразу решила, что Артём — её. Дорогая одежда, макияж, духи — она шла в атаку. Никто не смел с ней соперничать. Лида даже не мечтала — она не надеялась.
Однажды, опоздав на урок из-за приступа матери, Лида вбежала в класс и выронила учебник по психиатрии. Алина подняла его.
— Что это у нас? “Психиатрия”? Ты совсем спятила, убогая? Как твоя мамаша?
И Лида не выдержала. Сжав губы, чтобы не закричать, она выбежала из класса. На пороге столкнулась с Артёмом. Он обернулся — не успел ничего понять.
Лида добежала до парка. До своего дуба. Упала в снег. Рыдала.
Именно там она увидела, как пёс ступил на лёд. Как тот треснул. Как собака провалилась.
Лида бросилась на помощь. Скинула куртку. Поползла. Ухватила за шерсть — и сама оказалась в воде. Ледяная вода обожгла, перехватила дыхание. Пёс бился рядом. Лида пыталась плыть. Силы таяли. И вдруг — чьи-то руки. Крепкие руки вытащили её. И собаку тоже.
На берегу стоял Артём.
— Пошли. Моя мать врач. Ты замёрзла. Мы живём рядом, — говорил он, снимая куртку и укутывая её.
Лида кивала, едва соображая.
На следующий день они пришли в школу вместе.
— Ты что, серьёзно?! — взвизгнула Алина. — Она же убогая!
Артём спокойно ответил:
— Убогой может быть только душа. И твоя — самая убогая, что я видел.
Алина отпрянула. В классе воцарилась тишина. Лида села за парту. Впервые — не одна. И впервые — с поднятой головой.
Теперь у неё был кто-то. Кто-то, кто видел в ней не “убогую”, а человека. А ещё — Барсик. Тот самый пёс, которого они спасли. Теперь он жил у Артёма.
Иногда жизнь всё-таки даёт шанс тем, кто умеет ждать.
