**Срок годности вышел**
Вчерашний рассвет в маленьком городке под Нижним Новгородом встретил Ульяну пронизывающим холодом. Кухня, пропитанная запахом старого дерева, молчала, лишь изредка потрескивали половицы. Утренний свет, пробивавшийся сквозь запотевшее стекло, рисовал на полу её тень — длинную, неуверенную, будто она боялась занять лишнее пространство. Ульяна включила чайник, который зашипел, словно раздражённый кот, и нащупала в шкафу банку сгущёнки. Пальцы скользнули по холодной жести. Срок годности истёк два года назад. И почему-то это принесло странное облегчение.
Пять лет назад Артём притащил домой целый ящик этой сгущёнки. «Про запас, вдруг голодные времена настанут», — шутил он, пока они, сидя на полу, ели её ложками, запивая крепким чаем. Тогда они спорили, что вкуснее — сгущёнка или его дурацкие шутки, от которых она хохотала до слёз. Он всегда оставлял сладкую каплю на её щеке, а она делала вид, что сердится. Потом всё изменилось. Смех растворился в тишине. Ящик так и остался в кладовке, как немой свидетель их прошлого, которое она не решалась разобрать.
Ульяна открыла банку. Дрожащими пальцами, будто боялась разбудить что-то давно забытое. Запах ударил в нос — прогорклый, с налётом времени. Он не напоминал об Артёме. Напоминал о ней — той, что когда-то верила, будто любовь можно законсервировать, как эту сгущёнку, и сохранить навсегда. Но даже она умеет портиться. Тихо. Без предупреждения.
Всё, что осталось от Артёма, имело свой срок. Его свитер, который она сначала носила, чтобы чувствовать его тепло, а потом просто потому, что он был мягким. Билет в кино, куда они так и не сходили, — завалявшийся между страницами книги, которую он не дочитал. Подстаканник, купленный на сельской ярмарке, — пылился на полке, как нереализованное обещание. И эта сгущёнка. Сначала она не выбрасывала её, словно избавившись от банок, признала бы конец. Потом просто привыкла к ним. Как к тишине в пустой квартире.
Они не ругались. Не били посуду. Не кричали. Просто Артём словно погас. Сначала перестал смотреть в глаза. Потом начал говорить «я» вместо «мы». Затем стал пропадать до ночи, возвращаясь с запахом чужих духов и усталости. Всё произошло тихо, без скандалов. А потом он сказал: «Мне надо подумать» — и ушёл. Сначала к друзьям. Потом — насовсем. Без объяснений, без финала. Как вода, утекающая из дырявого ведра.
Ульяна не злилась. Серьёзно. Просто долго не понимала, как жить дальше. Первые месяцы по привычке заваривала чай на двоих, проверяла прогноз погоды, писала сообщения, которые удаляла, не отправляя. Потом начала стирать его следы. С простыней. С окон. С воздуха. Училась быть одна. Медленно. С ночными слезами. С внезапной болью, накатывающей посреди дня, как волна, о которой забыли предупредить.
Работа спасала, но не согревала. Коллеги в офисе были как фоновые персонажи — вежливые, но пустые. Родные — далеко, за сотни вёрст. Подруги увязли в своих делах: дети, мужья, рецепты в соцсетях. Ульяна застыла. Как героиня фильма, остановившаяся на распутье, не зная, идти вперёд или ждать у моря погоды.
Однажды в переполненной маршрутке она увидела пожилую женщину. За семьдесят, в потёртом пальто, с пустым взглядом, будто жизнь давно вышла из неё, как воздух из проколотого шарика. Ульяна смотрела на неё и видела себя. Не старую, нет. Пустую. Она испугалась не морщин, а этой тишины внутри, где больше не ждут чудес. Страх сжал горло, как зимний ветер.
Тем же вечером она записалась на танцы. Потом — на курсы рисования. Потом пошла в кино одна. Не чтобы встретить кого-то. Чтобы найти себя — ту, что была до Артёма, до ожиданий, до того, как любовь стала её единственным смыслом.
Чуда она не ждала. Просто возвращалась к себе. Шаг за шагом. Новый плед, в который хотелось закутаться. Новый гель для душа — с ароматом хвои, резким, как правда. Новый чай, без сахара, но с привкусом своего выбора. У неё появились свои вечера. Свои мысли. Своя тишина. И впервые за годы — чувство, что одиночество может быть не тюрьмой, а степью, где есть место только для неё.
Артёма она встретила через три года. В аптеке у дома. Он стоял в очереди, сжимая коробку цитрамона. Волосы поседели, плечи ссутулились, куртка — та самая, из их прошлого, потертая, как его взгляд. Он выглядел так, будто последние годы бежаОн молча кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то знакомое — не сожаление, а усталое понимание, что время не вернуть.
