**Подвальное лето**
Сначала был грохот. Такой, от которого в висках стучит, будто в стену дома на углу Тверской врезался «КамАЗ». Лидия выронила миску с фаршем, стекло со звоном разлетелось по кафелю, кот Барсик взметнулся, как воробей, и шмыгнул под диван. А потом – тишина. Не та, что бывает в городе, с гудками машин и голосами во дворе, а мёртвая, глухая, словно в бомбоубежище. Даже холодильник перестал гудеть. Даже часы на стене будто застыли.
Лидия замерла, руки по локоть в фарше, и на мгновение забыла, как дышать. Только спустя пару секунд, когда сердце перестало колотиться, до неё дошло: не взрыв, не авария. Это снова Николай Петрович с пятого этажа упал. Пожилой, одинокий, замкнутый. Она давно замечала, что он стал пошатываться, как берёза на ветру.
Не раздумывая, прикусив губу до крови, она рванула вверх по лестнице. Сердце стучало, как молоток. Пятый этаж – прямо над ней. Он жил здесь ещё с девяностых. После смерти жены превратился в призрака – ходил медленно, почти не разговаривал. Лишь старый проигрыватель скрипел в его квартире по утрам. И запах – что-то аптечное, камфорное. Иногда он сидел на балконе в застиранном халате и смотрел вниз, будто ждал, что кто-то поднимется.
Они почти не общались. Она – из-за равнодушия, он – словно не замечал. В их подъезде люди знали друг друга по скрипу дверей, по запаху борща или котлет. Но не по именам. Не по голосам.
Дверь была приоткрыта. Она и ожидала этого: Николай Петрович всегда оставлял её так… на всякий случай. Она ворвалась внутрь, и всё оказалось именно так, как она боялась.
Он лежал в коридоре. В клетчатой рубашке и выцветших спортивных штанах. Рядом – трость, разбитый стакан. Лицо серое, губы поджаты. На лбу – капли пота.
— Николай Петрович! — Лидия опустилась рядом. — Вы меня слышите?
Он слабо приоткрыл глаза. Дышал тяжело, будто тащил на себе мешок картошки.
— Это я… Лидия. С четвёртого. Сейчас вызову скорую…
— Не надо, — прохрипел он. — Просто… помоги встать.
— Да вы что, вам плохо? Нога? Рука?
— Нет. Просто… сил нет. Принеси стул. Жёлтый. На кухне.
— Может, всё-таки врача?
Он резко посмотрел на неё:
— Нет. Хватит с меня позора. Пусть хоть соседи не видят старика в пыли.
Она принесла стул. Он опирался на неё, на трость, поднимался медленно, с трудом, но сам. Когда сел, выдохнул так, будто вытолкнул из себя весь стыд.
— Спасибо… Ты ведь не обязана была…
— Знаю, — ответила она после паузы. — Но останусь. Ненадолго.
Он не возразил.
И она осталась.
На день. Потом на неделю. А потом – на всё лето.
Мыла полы, варила гречку, выносила мусор. Он почти не говорил. Иногда просто смотрел в окно, будто ждал кого-то, кто уже не придёт. Иногда засыпал в кресле, с тростью на коленях, словно охранял воспоминания.
Лидия ходила по его квартире на цыпочках. Как в библиотеке. Возвращаясь домой, не чувствовала там себя – будто жила этажом выше. Свою квартиру она словно сдала в аренду без своего согласия.
Её уволили весной. Сокращение. Бухгалтерию закрыли. Искать работу – бесполезно, городок маленький, работы нет. Муж – исчез десять лет назад. Сначала пил, потом пропал. Сын – на службе, далеко. Писал редко. Да и кому, в сущности, она была нужна? Она привыкла. Привыкла быть незаметной. Привыкла к одиночеству, как к старому дивану: неудобно, но выкинуть жалко.
И вдруг – он.
Николай Петрович. Его квартира. Его пластинки. Его тихое дыхание.
Через неделю он начал говорить. Сначала – о музыке. Потом – о войне. О жене – Нине. Встретил в Новосибирске. Она пела в хоре. Он был в военной форме.
— Сказала, что я похож на моль в погонах. Я тогда надулся. А потом не мог оторваться. Всё вместе – дети, дача, трудовые будни. А потом у неё сердце. Остановилось. А я остался.
Он говорил, она слушала. Иногда он злился – выхватывал ложку:
— Не так! Она делала по-другому! — и замолкал. Она обижалась. Уходила. Но возвращалась.
Потому что чувствовала – он ждёт.
А может, и она тоже.
Однажды он сказал:
— У тебя голос ломается, когда злишься. В самом конце – будто воздуха не хватает. У Нины так было. Всегда делала вид, что крепкая. А внутри – разваливалась.
Она промолчала. Потому что это была правда.
В августе он стал угасать. Почти не ел. Пил воду по глотку. Сидел в кресле, укрытый пледом, смотрел в угол, будто знал, откуда придёт тот, кого он ждал.
Он попросил:
— Принеси альбом. Тот, за книгами. Найди страницу с ромашкой.
Она нашла. Между фотографиями – старая открытка. Женский, округлый почерк. Выцвел.
Коля, не забудь полить фиалки. И вынь батарейки из пульта, а то сядут.
Он слушал. Не слова – её голос. Не глаза закрыл – сердце.
Он уснул. И не проснулся.
Сын приехал в сентябре. Лидия встретила его у подъезда. Простая кофта, лицо – усталое, но спокойное.
— Вы были с ним? — спросил он.
— Всё лето, — ответила она.
Он обнял её. Тихо. Без слов.
— Вы… кто ему?
Она хотела сказать «соседка». Или «просто помогала».
Но вдруг выдохнула:
— Я была рядом.
Он кивнул.
И этого хватило.
