— Опять задерживаешься? — голос Артёма звучал приглушённо, будто доносился с берега заснеженной Невы, где уже спускались ранние питерские сумерки.
— Да. До одиннадцати, может, позже. Аврал с поставками, — ответила Алевтина, переключая телефон в громкую связь. Одной рукой дописывала письмо, другой водила ложкой по остывшему чаю. Кружка стояла на краю стола, рядом валялись нераспечатанные счета и недописанные акты.
— Ты словно не живёшь дома, — произнёс он после паузы. Без упрёков, просто констатация. Но в этих словах висела усталость — от её бесконечных рабочих смен, от пустых кухонных вечеров, от утреннего кофе, который они давно пили молча.
— Ты же знаешь, как это бывает, — ответила она, и голос дрогнул от напряжения.
— Знаю, — коротко бросил он. Тишина повисла густая, как петербургский туман. В ней звенели невысказанные слова, которые оба понимали, но боялись произнести вслух.
Алевтина ненавидела эту тишину. Она была слишком громкой, слишком откровенной. В ней тонули их недомолвки, их усталые вздохи, их попытки делать вид, что всё ещё держится на плаву.
Домой она вернулась за полночь. Квартира в спальном районе Петербурга встретила её темнотой, лишь в прихожей тускло горел ночник — Артём всегда оставлял его «на всякий случай». Полоска света падала на паркет, выхватывая забытый шарф — явно его. На кухне лежала записка: «Еда в микроволновке. Сплю». Почерк был неровным, будто писал в спешке, убегая от собственных мыслей.
Она разогрела ужин, ела вполтьма, не ощущая вкуса. Всё было как всегда: горячая еда, забота в двух строчках, свет над плитой. Но внутри сжималось что-то холодное. Она открыла ноутбук, пролистала отчёт, закрыла. Экран смотрел на неё пустым взглядом, как зеркало без ответа. Потом умылась в ванной, избегая встречи с отражением — слишком тёмные круги под глазами, слишком много бессонных ночей. Легла рядом с Артёмом. Он спал, отвернувшись, дышал ровно. Между ними было чуть больше расстояния, чем вчера. Или ей так казалось.
Утро началось с пробок на Московском проспекте и сломанной молнии на сумке. В метро Алевтина сидела рядом с женщиной лет пятидесяти, которая кричала в телефон: «Опять приполз под утро, молчит, как рыба, а я, дура, всё терплю!» Эти слова отозвались внутри, только наоборот. Та женщина ждала, несмотря на всё. А Алевтина жила рядом с Артёмом, но будто в параллельном мире, где их жизни лишь изредка соприкасались.
В офисе начальник не заметил, что она пришла раньше всех. Не заметил бы и отчёт, если бы она не сунула ему под нос. Он буркнул: «Сойдёт», даже не подняв глаз от монитора. Всё шло по накатанной: задача, отчёт, кивок, тишина. Даже похвала звучала как формальность.
Алевтина заварила чай в кухне офиса. Смотрела, как чаинки медленно оседают на дно, оставляя за собой мутный след. Это казалось единственным реальным моментом за весь день.
И вдруг она осознала: всё, что она делает — правильно. Безупречно. Чётко, как часы. Но это было движение по кругу. Как поезд, который идёт по расписанию, но никогда не приезжает. Всё гладко, без ошибок. И совершенно бессмысленно. Она отдавала себя этим бумагам, этим дедлайнам, этим галочкам, забывая спросить: куда это ведёт?
Вечером они ужинали вместе. Молча. Ложки звенели о тарелки, за окном шумел дождь, а холодильник тихо гудел, напоминая, что жизнь идёт своим чередом. Артём ковырялся в тарелке, избегая её взгляда. Вдруг спросил:
— Сегодня не задержишься?
— Не должна, — ответила она, и голос задрожал от чего-то, похожего на надежду.
— Может, в кино сходим?
Она кивнула, задержав дыхание, будто решая, хватит ли сил просто быть, а не выживать. Потом подошла, обняла его сзади. Он был тёплым, настоящим. Как якорь в шторм, за который можно ухватиться, если всё полетит в тартарары.
— Прости, — прошептала она. — Я просто хочу, чтобы всё не развалилось. Работа, мы, дом… Всё вместе.
— Я знаю, — тихо ответил он. — Но мы же не крепость строим. Мы живём. Да?
Она молчала. Просто прижалась к его спине, вдыхая запах его свитера. Он сжал её пальцы, будто это было единственным, что могло их удержать.
В кино они пошли на какой-то глупый боевик — с перестрелками, шутками и погонями. Сюжет терялся в грохоте, но это не имело значения. В темноте зала кресла были мягкими, экран — огромным, а их ладони — переплетёнными. И от этого дышать стало чуть легче.
Потом они шли по мокрым питерским улицам. Ветер нес запах прелых листьев и дождя, а фонари рисовали на асфальте дрожащие круги света. Где-то смеялись подростки, и их смех звучал как отголосок другой, но такой желанной жизни. Артём рассказывал что-то — про соседа, который купил развалюху «Жигули», про смешной случай в булочной. Ничего важного, но это была та самая обыденность, без которой Алевтина вдруг поняла — не может.
У подъезда она остановилась. Что-то внутри дрогнуло — не страх, не сомнение, а пауза, в которой родилось слово.
— Знаешь, — сказала она, — у меня почти всё в порядке. Почти.
Артём посмотрел на неё. В его глазах не было удивления — только тихое понимание, будто он ждал этого момента годами.
— Тогда давай сделаем всё в порядке. Не сразу. По чуть-чуть.
Она кивнула. И впервые за долгое время захотела не просто успеть, не просто выстоять. А жить. Не выживать — быть.