Последний пирог бабушки Антонины: повесть о забвении, любви и одиночестве
На краю забытой богом деревушки под Тверью, в скромной избушке, доживала свои дни Антонина Семёновна — женщину эту в округе звали просто Семёновной. Имя её давно потерялось в памяти соседей, но уважение к ней жило в каждом сердце.
В свои девяносто пять лет она всё ещё держалась бодро: и хозяйство вела сама, и огород был ухожен, и в доме царила чистота, будто тут не одна старушка жила, а целый отряд прислуги. Белоснежный платок, светлый фартук, вымытые до хруста окна с геранью — Семёновна была из тех, кто умел жить с достоинством и ладом.
После кончины мужа, что случилось двенадцать лет назад, она осталась одна. Детей было трое: сын Григорий, дочери Лида и Вера — давно разъехались по городам, разметались, как пух по ветру, каждый своей дорогой. Внуки выросли, обросли своими хлопотами и вспоминали деревенскую бабушку лишь изредка. Разве что на Пасху да Рождество по телефону позвонят.
Но она не роптала. Понимала: у всех своя судьба. А она… Жила, как умела: доила коров, пекла пироги, верила, что всё не напрасно.
Гостинцы, что вернулись обратно
— Здравствуй, Семёновна! — как-то заглянула соседка Галя с внучкой. — За творогом пришли! Настенька твой только и ест, магазинный в рот не берёт!
— Ах, родные мои, как же я рада! Вот, возьмите пирог с яблоками — Настенькин любимый.
— Спасибо, бабуля! — засмеялась девочка.
— Балую вас, знаю, — улыбалась Антонина. — Да кого мне ещё баловать-то? Мои-то всё не едят, всё некогда… Недавно Ванька, сосед, назад привёз мои гостинцы — не взяли. Ни пироги, ни творог, ни мёд — «не едим». А я, старая дура, старалась…
Соседки молча переглянулись. Они знали: сын приезжал раз в год — начальника на охоту возил. Внук на майские нагрянул с друзьями, всю ночь гудели. К утру — как ветром сдуло. А дочки и вовсе лет семь не показывались. Внуки их, когда маленькие были, каждое лето у бабушки гостили. Теперь — позабыли, шляются по заграницам.
— А коровы твои как? Не тяжело с ними? — спросила Галя.
— Куда без них? Они мне жизнь продлевают. Без дела — в могилу сойдёшь. А с ними — и встать надо, и покормить, и подоить… Движение — жизнь, Галь.
Огород, что стал ни к чему
Летом Семёновна, как всегда, копошилась на огороде. Грядки — хоть на выставку. Помидоры, свёкла, картошка, лук… Всё по струнке, ни сорняка. Но соседи приметили: бабка стала часто останавливаться, тяжело дыша.
Однажды упала — сердце прихватило. Попросила Галю: позвони детям, скажи — мать плоха. Та позвонила. Но никто не приехал. Ни Григорий, ни Лида, ни Вера. Лишь мёртвая тишина в трубке.
Соседи выхаживали старуху как могли. Ванька лекарства привёз, Галя коров доила, куриц кормила, другая соседка суп носила. Бабка смущалась — не привыкла быть обузой.
Осилила. Совсем. Написала письмо:
«Заберите меня. Не могу больше одна…»
Ответа не было. Будто в пустоту крикнула.
Прощанье
К осени она решила: хватит. Коров отдала Гале. Грядки не засадила — впервые за шестьдесят лет. Сидела у окна, глядела на заросший бурьяном участок — землю, которую так любила и которую теперь не могла поднять.
Как-то нашла в чулане старые школьные тетради. Вырвала чистый лист, долго писала. Каждую букву — через силу, каждое слово — сквозь слёзы. Потом положила записку на стол, рядом — узелок с деньгами.
…Шли дожди. Неделю из трубы не вилось дыма. Соседи забеспокоились.
Зашли — а бабка лежит тихо, укрытая одеялом, будто спит. Только больше не проснётся.
Позвонили детям. Никто не ответил. Написали. Молчание.
Похороны устроили соседи. Галя, Ванька, ещё несколько человек. Женщины пироги пекли, мужики гроб сколотили. Всё — как для родной.
Дети приехали на третий день. Когда всё уже было кончено. Получили от соседей ключ, молча вошли в дом.
На столе — белая скатерть. На ней — узелок с деньгами и письмо.
«Дорогие мои дети — Григорий, Лидия и Вера.
Вот и собрались вы все вместе. Прошу: не ссорьтесь, держитесь друг за друга. Хозяйство раздала. Иконы — в церковь, если не возьмёте. Кота моего — к Ване, он добряк. Дом продайте, деньги поделите. Простите и прощайте.
Мать.»
Забытая могила
Дом закрыли. Окна и двери заколотили. Кота выпустили на улицу.
Уехали. Больше в деревню не возвращались.
Изба зарастала крапивой и чертополохом. Никто не хотел покупать старый дом в глухомани.
Могилка Антонины Семёновны тонула в траве и тишине. Но Галя, когда шла мимо погоста, всегда заходила. Убирала, сажала цветы.
— Много ты добра мне сделала, родимая… — шептала она. — Хоть могилку твою не забуду…
Так уходят те, кто всю жизнь отдаёт детям. Кто любит до последнего вздоха. Но порой — в пустоту.
Без «спасибо».
Без последнего «мама».
Без звонка.
А дом — стоит. Одинокий. С белыми занавесками и запахом варенья, застывшими в далёком прошлом.
