«Встану — чтоб никому не достался!» Как бабка Агафья поднялась с койки, заподозрив деда Васю в шашнях
Бабка Агафья совсем раскисла. Ни голоса, ни движенья, даже взгляд в окно отвести не могла. Лежала, к стене отвернувшись, будто с миром уже простилась. Дед Вася, как обычно, в хату зашёл, чайник вскипятил, заварку душистую залил — аромат по всему дому поплыл, будто в молодые годы. Хотел супругу приободрить, да услышал неожиданное.
— Вон в сундуке моё смертное лежит, — прохрипела Агафья. — И платок, в котором хоронить будем… Смотри не перепутай, он отдельно, в ситцевом мешочке…
— Да что ты городишь?! — вспылил Вася. — Найду я твой саван! Только вот кого у лавки встретил… Прасковью! Разоделась как на ярмарку! Глаза разбежались. Подходит, говорит: «Не пройдёшься ли со мной, Василий?» Ну что скажешь, а?
И тут случилось невиданное. Бабка Агафья сбросила одеяло, резко приподнялась, а затем — встала! Медленно, но уверенно заковыляла к сундуку.
Вася остолбенел с чашкой в руке.
А началось всё неделей раньше, когда Фёкла и Марфа, две сельские фельдшерицы, коротали ночную смену в больничке. Тишина стояла, больные спали, вот и решили бабы любимую мелодраму пересмотреть.
— Сто раз смотрела — душа просит, — ухмыльнулась Марфа.
— А мне своих деда с бабкой напоминает, — вздохнула Фёкла. — Агафья да Вася — прямо как в кино. И любовь у них — не поддельная…
Рассказывала, как бабка вечно ворчала на деда, а тот только ухмылялся:
— Весь век на меня гребёшь, за что? У других мужики пьянствуют, баб гоняют, а я у тебя — алмаз!
На что Агафья моментально огрызалась:
— Алмазом-то стал на пенсии, а до того — гуляка был знатный!
Когда бабка слегла, сперва все переполошились. Обоим за восемьдесят перевалило. Врачей вызывали, дети из губернии платного доктора прислали. Анализы — чистые, давление — хоть в космос лети, температуры нет. А Агафья лежит, в потолок смотрит, от еды отворачивается.
— Не лезет, — шептала. — Душа не принимает. Кончаюсь я…
Дед Вася кружил вокруг неё как мотылёк.
— Чайку с малинкой? — уговаривал.
— Не…
— Хоть кашки манной! Я сам варил!
Бабка лишь глубже в подушку утыкалась. Но всё же из жалости по ложечке начала есть — кашу на воде.
Как-то дед шапку нахлобучил, к выходу собрался. Агафья слабо пошевелилась:
— Куда потырился?
— Да мигом вернусь, — буркнул он.
И направился к Дарье — местной шептунье. Та ему травок дала, на ушко прошептала, как «оживить» бабку.
— Сработает, — сказала, — коли всё по науке сделаешь.
Вернулся дед, заварил зелье — запах на всю избу! И тут Агафья опять за своё:
— В сундуке саван мой лежит… На упокой…
А дед вдруг как рявкнет:
— Да Прасковью видел возле лавки! Вся разряженная! Вера, говорит, наступила, соловьи заливаются. Да ещё предлагает прогуляться. Ну как так?
Прасковья была его первая пассия. Трижды замуж выходила, да всё вдовой оставалась. Теперь глазки Василию строила. Мол, счастье своё упустил, могла бы жизнь иначе сложиться…
Агафья про эти штучки знала. Хоть Вася и отнекивался, а сомнение в душе засело.
Дед ещё подлил:
— Да Устинью встретил! Вся как с иголочки — шубка новая, губки наведённые, глазки блестят. Муж-то у неё — дед древний, а она — жар-птица!
Тут бабка как дёрнется! Одеяло на пол, ноги с кровати — и с грохотом к сундуку попёрла.
— Не забыл я твой саван, не кручинься. Красавицей будешь, — съязвил дед.
— Какой ещё саван?! — взвизгнула Агафья. — Выйти не в чем! Шубу моль поела, платки — одни дыры!
— Сама ж говорила — не надо, всё равно, мол…
— А теперь надо! — рявкнула она и давай вещи из сундука швырять.
— Прасковья с Устиньей, небось, уже злорадствуют. Думают, я ласты склею? А я вот встала! Где картоха твоя? Жрать хочу. И чай подавай, этот, с дурман-травой!
С той поры Агафья снова за дела взялась, в избе прибиралась, даже ворчать по-прежнему начала. Куда делась хворь — никто не понял.
Дед новую шубу купил, платок аленький. Теперь бабка по деревне ходит — настоящая боярыня! Вася рядом семенит, ухмыляется, будто знает, кто кого переиграл.
— Ты посмотри на него! — жаловалась бабка дочери, что через неделю приехала. — Я ещё не остыла, а он уж по бабам глазки строит! Прасковьи да Устиньи — целый табун! Не видать им его! Назло всем поднялась — и жить теперь буду до ста лет, ясно?
Той же ночью Фёкла с Марфой досмотрели кино. Сидели, разговаривали. Ночь долгая, до рассвета ещё далеко.
— Какие у тебя дед с бабкой замечательные! — умилялась Марфа. — Настоящая любовь.
— Золотую свадьбу отгуляли. Теперь до бриллиантовой рукой подать, — гордо сказала Фёкла. — Постарели, конечно, да духом крепки. И главное — любят друг друга.
— А бабка Агафья, видать, боится, что дед к кому-то уйдёт?
— Ещё как! — рассмеялась Фёкла. — Да зря тревожится. Он у неё — верный пёс. Зато стимул у бабки — хоть горы свороти!
И обе покатились со смеху — звонко, от души, как смеются только те, кто знает: годы идут, а искра в сердце — не гаснет.
