Во влажном сумраке
Варвара раскладывала вещи на Авито. Не от бедности — просто надоело смотреть на них. Эти предметы хранили отпечатки. О людях, растворившихся в её жизни. О временах, уплывших, как дым из печной трубы. О ней прежней — той, что осталась в давно заросших следах. Поношенный свитер с высоким горлом, забытый в шкафу. Пальто с вытертым рукавом. Сковорода, подаренная на юбилей и так и не вышедшая из коробки. Они заполняли шкафы, углы, самый воздух в её хрущёвке.
Она снимала их у окна — там свет был мягче, чем в подъезде. Аккуратно вешала на плечики, разглаживала помятости, иногда даже брала в руки отпариватель. Будто от этого зависело, обретут ли вещи новый дом или канут в мусорном баке. Ей хотелось, чтобы кто-то, листая ленту, вдруг замер и подумал: «Это моё. Это — мне».
Как-то поздно вечером ей написал мужчина. Сообщение было сухим: «Свитер ещё актуален?» За окном уже сгущалась ночь, стрелка подбиралась к одиннадцати. Словно он колебался до последнего, будто это был вопрос жизни и смерти.
Она ответила: «Есть». Он запросил адрес и бросил: «Буду через полчаса». Ни торга, ни лишних слов — только: «Ждите».
Варвара едва успела убрать со стола крошки от ужина. Когда раздался звонок в домофон, пальцы ещё пахли чесноком. Она вытерла их об фартук, провела ладонью по волосам, накинула домашний халат и открыла дверь.
На пороге стоял мужчина под пятьдесят, в полинявшей ветровке и с глазами, словно выцвевшими от бессонных ночей. Его взгляд скользил мимо, цепляясь за что-то незримое — за оброненное слово, за тепло, за то, что кануло в лету.
— Добрейший. За свитером. Тот, болотного цвета, с косой вязью.
— Проходите, сейчас достану. Он в спальне, — отступила она, давая дорогу.
Он не переступил порог, будто боялся нарушить невидимую границу.
— У вас… уютно. Печкой пахнет. У меня в хрущёвке батареи как лёд. Всё собираюсь вызвать сантехника, да руки не доходят.
— Да, с теплом нынче беда, — кивнула она, исчезая в коридоре. — Я себе масляный радиатор купила, иначе хоть валенки надевай.
Она вернулась с двумя свитерами — болотным и ещё одним, тёмным, как ночь над тайгой.
— Вот, примерите. Может, и этот возьмёте? Шерсть мягкая, не колется.
Он натянул их поверх рубахи. Молча разглядывал своё отражение в зеркале. Потом прошептал, будто извиняясь:
— Жена всегда выбирала. Я в этом не смыслю. Без неё всё… не так. Чужое.
Варвара молча подтянула воротник тёмного свитера, чтобы сидел ровнее.
— Какой возьмёте?
— Оба, если можно. Один — мне. Второй — соседу. У него горе — изба сгорела. Семья по чужим углам ютится. Детям даже варежек не наскрести. С миру по нитке…
Она хотела сказать: «Берите даром», — но он уже полез в карман за деньгами, словно угадав её мысли.
— Сколько с меня?
Она назвала сумму вдвое меньше заявленной. Он отсчитал потрёпанные купюры, не глядя. Его пальцы были шершавыми, потрескавшимися, как у тех, кто месяцами не снимает рабочих перчаток.
— Спасибо вам.
— Пусть греют, — ответила она чуть слышно.
Он кивнул, но не уходил. Смотрел под ноги, потом вдруг поднял глаза.
— Знаете… звучит, наверное, странно. Но у вас тут… как в детстве. Пахнет пирогами. Как будто за этим порогом ещё есть куда возвращаться.
Варвара замерла. А затем, неожиданно для самой себя, сказала:
— Чай попьёте? Только что заварила. С чабрецом. Крепкий, с сахаром.
Он замешкался, потом кивнул:
— Если без церемоний.
Они сидели на кухне. Он говорил — путано, обрывисто. О соседе, оставшемся без крыши. О работе на лесопилке, где ветер гуляет меж штабелей. О том, как искал тёплые вещи перед надвигающимися морозами. Варвара слушала, и ей казалось, будто она вспоминает, каково это — говорить с тем, кто не спешит убежать. Кто не бросает взгляды на часы, не ищет повода закончить. Кто просто делит с тобой этот вечер, этот чай, этот островок тепла.
Она подливала заварку, сыпала сахар, задавала вопросы. Простые, житейские. Он отвечал, и в его голосе слышалось недоумение, будто он забыл, что кто-то может интересоваться его буднями. Между их словами, между глотками чая, рождалось молчание — не неловкое, а тёплое, как печка в деревенской избе.
Через час он поднялся. Осторожно, будто боялся разбить хрупкий покой. На прощание пробормотал:
— Спасибо. Не только за свитера. За… всё.
Варвара осталась одна. Допила остывший чай, следя, как на дне кружки оседает чаинка. Потом вернулась в комнату. Там, на диване, лежал третий свитер — серый, самый потрёпанный. Он пах старыми фотографиями и тем, кто когда-то тоже умел слушать. Она прижала его к груди, провела ладонью по вытянувшимся петлям и убрала обратно в шифоньер.
Продавать его она передумала.