Свекровь рыдала навзрыд прямо посреди свадебного зала. Только она одна понимала, почему.
Гости дружно кричали «Горько!», хлопали, звенели бокалами, а жених нерешительно коснулся губами щеки невесты. Потом, будто по сговору, они накрылись фатой и изобразили страстный поцелуй — фальшивый, неуклюжий, словно из плохой пьесы. Я видела всё. Между ними не было той искры, что зажигает настоящую близость. Они перешептывались, хихикали — словно разыгрывали чужую судьбу.
Моя подруга Люда выдавала замуж свою единственную дочь — Галину. Она металась меж столов, нервно вытирала ладони о подол платья. Когда гости расселись, она вдруг сжала мою руку и прошептала:
— Посмотри на свекровь. Сидит, как на поминках.
Я оглянулась. Мать жениха раньше не видела и даже не знала, кто она. Только когда Люда кивнула на женщину в синем платье с жемчужными пуговицами, я поняла. Та сидела в углу, будто в осаде, с лицом, полным скорби. Губы дрожали, пальцы сжимали платок, и каждое её движение выдавало муку, от которой у меня сжалось сердце.
— Может, плохо себя чувствует? — осторожно предположила я.
— Да брось! — Люда махнула рукой. — Это она о квартире трясётся! Боится, что теперь Галка с ребёнком на неё «сядет». У её сына трёшка от бабки осталась, вот и переживает, что мы её отберём.
— Да ладно, ещё не расписались, а ты уже дележку затеяла, — попыталась я пошутить, но тревога не уходила.
Я украдкой наблюдала за свекровью. Пока гости ели, смеялись, поднимали тосты — она не притронулась ни к еде, ни к вину. Не смотрела даже на сына, который в этот вечер должен был быть её гордостью.
Когда снова закричали «Горько!», она резко отвернулась к окну, сжала зубы так, что побелели губы. Я не выдержала и подошла.
— Вам… плохо? Может, помочь?
Она подняла на меня глаза. В них не было слабости — только глубокая, прожитая боль.
— Не могу притворяться, — прошептала она. — Это всё — обман. Мой сын… он не любит вашу Галину. Она добрая, светлая девочка, верит в эту сказку. А он… женится, чтобы досадить бывшей.
Я онемела.
— Вы уверены?
— Он сам мне говорил. Хотел доказать той, что «счастлив». Я умоляла его не ломать чужие жизни. Но он упрям. Думает, что свою боль можно переложить на других. А я смотрю на эту девочку и вижу — она верит. И мне от этого невыносимо.
— Может, всё ещё изменится? Люди сближаются…
— Хотелось бы верить, — она горько усмехнулась. — Но совесть не спит. Мне её жаль. Очень жаль. А сын… сын стал мне чужим.
Я молча вернулась к столу. Люде ничего не сказала. Но через два дня она сама позвонила.
— Галя вернулась. Вещи собрала, ни слова не говорит. Ни слёз, ни криков — молчит. Я не понимаю, что случилось!
— Жди, я еду, — бросила я и бросила трубку.
За рулём я сжала пальцы до хруста. Мне было больно за Галю. Но ещё больше — за ту женщину. За мать, которая знала правду и не могла остановить сына. Люда с Галей переживут. Рано или поздно начнут снова.
А она… Она будет помнить. Этот день, когда её сын играл чужой жизнью. Когда женился не из любви, а из обиды. И тот миг, когда только она одна не хлопала. Потому что не могла. Потому что знала.
