Свекровь плакала навзрыд прямо на свадьбе. И только она знала — зачем.
Зал ресторана в Екатеринбурге гремел от криков «Горько!», бокалы звенели, а жених, Дмитрий Соколов, смущённо прикоснулся губами к щеке невесты. Потом, по традиции, они укрылись фатой, изображая страстный поцелуй — неестественный, будто сыгранный плохими актёрами. Я видела: между ними не было той самой искры, которая делает двое одним целым. Они перешёптывались, хихикали — будто играли в чужую свадьбу.
Моя подруга Ольга провожала замуж единственную дочь — Любу. Она нервничала, теребила край платья, бросала взгляды на дальний угол зала. Когда гости расселись, она резко дёрнула меня за руку:
— Посмотри на неё. Как будто не свадьба, а поминки.
Я оглянулась. Раньше я не видела мать жениха, но сразу поняла, о ком речь. Женщина в тёмно-синем платье с вышивкой сидела в одиночестве, сжав в руках платок. Её лицо было искажено гримасой боли, а слёзы текли по щекам, будто она хоронила что-то важное. Не ела, не пила, не поднимала глаз даже на сына.
— Может, нездоровится? — осторожно предположила я.
— Какое там! — фыркнула Ольга. — Дрожит за свою трешку в центре. Боится, что Любка теперь поселится у неё на шее. Квартира от бабушки досталась — вот и переживает, что моя дочь её отберёт.
— Рано ещё места делить, — усмехнулась я, но тревога не отпускала.
Я не могла отвести взгляд от свекрови. Когда гости снова закричали «Горько!», она резко отвернулась к окну, стиснув зубы так, что побелели губы. Я подошла.
— Вам… плохо?
Она подняла на меня глаза. В них не было слабости — только горечь.
— Не могу врать, — прошептала она. — Это всё — фарс. Мой сын… он не любит вашу Любу. Она… добрая, чистая. Верит в эту сказку. А он… женится, чтобы досадить бывшей.
Я замерла.
— Вы уверены?
— Он сам мне признался. Хотел доказаить ей, что «счастлив». Я умоляла его не ломать жизнь этой девочке. Но он упрямый. Думает, что её боль заглушит его.
— А может, со временем…
— Хотела бы верить, — она покачала головой. — Но сердце не обманешь. Мне жаль её. Жаль до боли. А сын… он стал для меня чужим.
Я молча вернулась к столу. Ольге ничего не сказала. Но через три дня раздался звонок.
— Люба вернулась. Вещи собрала. Молчит, как стена. Что случилось?! Всё же было прекрасно!
— Я еду, — бросила я и бросила трубку.
За рулём я сжимала пальцы до хруста. Мне было бесконечно жаль Любу. Но ещё больше — ту женщину. Ольга и Люба переживут. Найдут новых, научатся снова любить.
А она — нет. Она будет помнить. День, когда её сын надел маску. День, когда он женился не из любви, а из обиды. И день, когда только она одна не кричала «Горько!». Потому что знала правду. И не смогла солгать.
