Отец ушёл, узнав о маминой связи с коллегой. В квартире разыгрался скандал.
— А чего ты хотел? Я вечно одна! Ты сутками пропадаешь на службе. Мне же, как женщине, нужно внимание!
— Ну и что скажешь, если я твоего «внимательного» Игоря прищучу? Подброшу ему улики, и — в тюрьму, а? — ледяным голосом спросил отец. Он работал оперуполномоченным.
— Не смей! Ты сам всё разрушил!
Мать рыдала на диване. Отец уже собрал свои вещи и направился к выходу. Я загородил дверь из прихожей в зал, готовый упасть на порог, лишь бы он не ушёл. Какая глупость? У нас ведь всегда была крепкая семья. Родители никогда не ругались, смеялись над одними шутками. Да, отец пропадал на работе, возвращался выжатым, мечтая только о сне. Но те редкие моменты, когда мы были вместе, доказывали — у нас всё хорошо! Как мать могла всё испортить? И неужели отец не простит?
— Геннадий, не уходи, — всхлипнула мать, подняв лицо. — Прости! Останься. Саш, да не стой ты тут!
Но я не сдвинулся. Двенадцатилетнему мальчишке казалось, что он спасёт то, что считал счастливым домом.
— Саша, подвинься, — сухо приказал отец.
Так он говорил только по работе. Не с нами.
— Не уходи! — взмолился я.
— Дорогу!
Тон не изменился.
— Пап… а я?
Он отшвырнул меня, как пустой чемодан, и вышел. Мне казалось, он спешил уйти, чтобы не натворить беды. Не просто ударить мать — у него же табельный. В его глазах горела такая ярость, что уход был правильным решением. Теперь я это понимаю. Тогда же он стал для меня человеком, оттолкнувшим меня, как мебель. А мать — виновницей кошмара.
Игорь, конечно, оказался сволочью и бросил мать следом. Она осталась одна: муж ушёл, любовник исчез, сын винит её. А я…
Я стал поздно приходить, связался с пацанами со двора. Сначала — мелкие кражи, потом пошло серьёзнее. Нас поймали при попытке обчистить матрасника — не всех. Охрана скрутила двоих: меня и Витьку. Отец, уже начальник опергруппы, приехал в отдел. Фамилия у нас редкая — Грачёв, отчество — Геннадьевич. Кто-то узнал, позвонил ему.
— Выходи, — бросил он.
— Иди к чёрту, — прошипел я.
Он вытащил меня из камеры.
— А Витька? — закричал я, вырываясь.
Отец завёл меня в кабинет и дал две оплеухи. Вытирая кровь со слезами, я ненавидел его всё сильнее.
— Сколько тебе?
— Чего?
— Лет, спрашиваю! Пятнадцать?
Меня это насмешило.
— Поздравляю! Не знаешь, сколько твоему сыну!
— Потому что ты не мой! — рявкнул он. — Я взял Лену беременной. Думал — исправится. А она… — он скверно выругался.
— Кто мой отец? — тупо спросил я.
Он дал платок и воду, вытер лицо. Геннадий сел напротив:
— Прости за удары. Ты подвёл меня. Думаешь, у меня своих забот нет?
— Вот и занимайся ими.
— Саш… По документам ты мой. Алименты плачу исправно. Но если продолжишь — откажусь. Садись — твои проблемы.
— А сейчас?
— Сейчас что?
— Закроют?
Он покачал головой.
— А Витька?
— У Витьки отец есть. Богатый. Разберутся. Ты о себе подумай. В тюрьме, думаешь, мёд? Это ад! Малолетка — ад в квадрате.
В тюрьму я не хотел. Просто жить было больно, смотреть на мать — невыносимо. Об этом я и сказал отцу.
— Выбор за тобой. Или учишься, или катишься на дно. Не хочешь зону — меняйся. Свободен.
Я повернулся к двери.
— И мать не вини, — остановил он. — В разводе виноваты оба. А то, что я кричал… забудь.
— Геннадий… пап, вы же любили друг друга! Может…
— Забудь, сынок.
Ребята не хотели меня отпускать. Пришлось подраться, ходить в синяках. Но я вырвался. Витьку отмазали на условку, он вернулся к прежнему. Я выбрал иное.
Мать простил. Хотел спросить, от кого она меня родила, но не стал. Учёба нагнала хвостов — исправлял двойки.
Подтянул оценки, подал документы в вузы МВД.
— Ты с ума сошёл? — возмущалась мать. — Вспомни отца! Это не жизнь!
Отца я вспоминал часто. Но не виделись. Без обид. Окончив академию, приехал к нему без предупреждения. Хотел лишь показать: я выбрал верный путь.
Отец всё так же возглавлял опергруппу. Я постучал в кабинет.
— Лейтенант Грачёв. Разрешите?
— Сашка? — он остолбенел.
Значит, мать не рассказала.
— Да что ты… Входи, садись.
Он налил чаю, предложил коньяк — я отказался. Говорили час. Отец отвечал на звонки, смахивал слезу. Виски поседели, лицо в морщинах. Этот чужой и родной человек смотрел на меня мокрыми глазами.
Я рассказал о планах. Обсудили футбол и политику. Пора было уходить.
— Ладно, пап, пойду.
Он вскочил.
— Постой. Давай к нам в отдел?
Я задумался. Хотел ли работать под его началом? Да. Все эти десять летЯ остался, потому что понял — иногда самое важное не уйти, а дать шанс тому, что когда-то было сломлено.
