**31 октября. Дневник.**
Лучший муж — тот, которого нет.
Вера давно перестала верить в сказки. Шесть лет с тех пор, как развелась. Шесть бесконечных зим и душных лет. Дочь вышла замуж и укатила в Москву, звонит редко, и разговоры одни и те же: «Мам, всё нормально».
А вот Верочкиной нормы никто не спрашивал. Сорок три — возраст, когда женщина, как спелая рябина, вся в соку, да кому это надо, если встретить его не с кем?
Она умела всё — и борщи варила так, что соседи вздыхали, и огурцы солила — пальчики оближешь. Балкон ломился от банок, будто музей её одиночества. «Не пропадать же мне, такая-то красивая, а?» — смеялась она с подругами. А те в ответ: «Да ищи мужика! Кругом их — как собак нерезаных!»
Кто-то шепнул: «Сходи в агентство. Там, говорят, подбирают идеальных. Называется — „Судьба“».
Вера фыркнула: «Да ну, смех один. Как в магазине — примерил, не понравилось — сдал обратно?» Но потом глянула на стенные часы, которые тикали, будто отсчитывали ей век. И пошла.
Встретила её женщина в малиновом пиджаке и очках в форме сердец.
«У нас всё честно, — улыбнулась та. — Подберём кандидата, выдаём на неделю. Не подошёл — возвращаешь. Деньги не пропадут».
«Как, прямо „выдаёте“?» — Вера едва не рассмеялась.
«А то! Живёт у вас, пока не решишь. Маньяков нет — у нас проверка строгая».
И вот — она согласилась. Выбрали пятерых. Оплатила — 50 тысяч рублей. Первый должен был прийти вечером.
Она надела своё синее платье — «цвет верности», как говорила бабушка. Серьги с фианитами из старой шкатулки. Сердце колотилось — то ли от страха, то ли от надежды.
*Дзынь!* — звонок. Вера глянула в глазок. Розы. Огромные, алые. Рука дрогнула, открыла дверь. Мужчина — как с фото, в строгом костюме, улыбка уверенная. Села за стол — салаты, холодец, пирог…
Он попробовал салат — сморщился:
«Пересолено».
Холодец —
«Желе слабовато».
Коньяк —
«Эх, дешёвка…»
Потом встал, осмотрел квартиру взглядом оценщика:
«Ремонт староват. Кухню бы снести…»
Вера взяла букет и сухо протянула:
«Розы мне не нравятся. До свидания».
Ночью поплакала. Обидно. Но впереди ещё четверо.
На следующий вечер явился второй. От него разило перегаром.
«Уже отмечаешь?» — осторожно спросила Вера.
«Да брось! Давай телек, там хоккей!»
«Дома посмотришь», — бросила она и захлопнула дверь.
Третий пришёл через день. Не красавец, в потрёпанной куртке и стоптанных ботинках. Хотела сразу выставить, но решила накормить — хоть из вежливости.
Он ел жадно, смаковал. А попробовав солёные грузди, аж охнул:
«Да ты, баба, кудесница! Таких я сто лет не ел!»
Бабушкины часы на стене заскрипели.
«Что за скрежет?» — крякнул он и тут же влез на табурет с отвёрткой. Через полчаса часы шли, как новые. Вера смотрела и думала: «Вот он. Мой. Пусть не красавчик — зато руки золотые».
Вечером вышла из ванной — в кружевном белье, что годами пылилось в шкафу. А он… уже храпел. В одежде. На боку. Как трактор в мороз.
Вера боролась с этим храпом всю ночь — пихала, переворачивала, чуть не плакала от бессилия. К утру поняла:
«Нет уж, спасибо…»
Четвёртый был — будто вышел из старого анекдота: борода, гитара, глаза хмельные. Закурил на кухне, пепел — прямо в герань.
«Я, деваха, вольная птица. Не держи, не звони, не ищи. И женщин люблю — это ж естественно».
«То есть по бабам шастаешь?» — уточнила Вера.
«А что? Мужик я или где?»
После егоПосле его ухода Вера села у окна, затянулась сигаретой впервые за десять лет и поняла, что долгожданное счастье — это вовсе не мужчина, а тишина утра, в котором тебя никто не разочаровывает.
