Сегодня небо опять хмурилось. Уже несколько ночей подряд оно ворчит, грохочет, будто кто-то свыше швыряет в землю огромные камни. Мы с мамой проснулись в один момент. Она быстро закутала меня в плед, прижала к груди и повела в ванную.
Когда начинается этот ужасный гром, мы всегда прячемся там — в самой маленькой комнате нашей хрущёвки, рядом с тазиком и банными полотенцами. Уселись на холодный кафель. Мама шёпотом читала молитву. Я смотрел на её губы — они дрожали, но она не останавливалась: чтобы я, её маленький Ванюшка, был здоров, чтобы снова настал покой… чтобы закончилась эта проклятая война.
Я до конца не понимаю, что такое война. Но знаю одно — папа там. Где эти взрывы. А ещё знаю, что именно из-за неё небо стало злым и шумным. Так мне сказали ребята со двора. Правда, я их давно не видел — мама не пускает меня гулять. Сама выходит только раз в день — в магазин. Берёт только хлеб.
Я сидел, слушал её молитву. Мне стало грустно… и тоскливо. Вспомнил про Топтыжку — моего плюшевого мишку. Он всегда меня успокаивал, когда было страшно.
— Мам, принеси Топтыжку, пожалуйста, — попросил я.
Она посмотрела на меня, крепко обняла.
— Сейчас?
— Да, хочу его обнять. С ним не так страшно.
Мама никогда мне не отказывала. Даже два эскимо за день разрешала. Она кивнула, улыбнулась и сказала:
— Только сиди тут, ладно?
Я кивнул. И стал ждать.
Прошло минуты три. Вдруг земля застонала. Раздался такой грохот, что стены затряслись. С пола отлетела плитка, штукатурка посыпалась. Мне стало очень страшно. Но мама велела не выходить, и я остался. Начал считать — от одного до ста. Хотел до двухсот, но забыл, что дальше. Мама обещала, что когда пойду в школу, научусь. Жду не дождусь.
Снова начал считать, но мама не возвращалась. Я позвал её. Сначала шёпотом, потом громче. Никто не откликался. Тогда я, дрожа, выполз в коридор.
Воздух был густой от пыли. Всё в обломках. Всё не так, как было. Я подошёл к нашей комнате, где мы смотрели «Ну-погоди!». Там лежала стена. Полпотолка обрушилось. Где-то под завалом был Топтыжка… и, может, мама.
Хотел закричать, но вспомнил: когда небо сердится, кричать нельзя.
Решил, что мама испугалась и выбежала на улицу. Наверное, ждёт меня там. Надо найти её.
Заметил, что её тапочки остались у двери. Значит, босиком убежала. Я накинул куртку и вышел.
На улице было темно и жутко. Мороз пробирал до костей. Огляделся — и не узнал свой двор. Всё изменилось. Один дом стал грудой кирпичей. У другого не было половины стены. Магазин «У тёти Гали», где мама брала хлеб, почернел и замолчал.
«Может, ночью улица всегда такая, — подумал я. — Или это война так похулиганила…»
Если война такая вредная, почему её никто не остановит? Почему взрослые её боятся? Почему не поставят в угол?
Будь она рядом — я бы дал ей подзатыльник. Крикнул бы: «Убирайся отсюда! Ты гадкая!» И она бы испугалась. Потому что я — сильный.
Я пошёл к площади, где раньше толпились голуби. Сегодня их не было. Поднял голову — и увидел: с неба падает звезда. Настоящая. Яркая. Она будто летела прямо на меня.
Я знал: когда падает звезда — надо загадать желание.
Встал на колени, как мама перед иконой. Закрыл глаза.
— Пусть мама найдётся. И Топтыжка тоже. И пусть война исчезнет навсегда.
Больше я ничего не просил.
