Эта квартирка сразу пришлась мне по душе. Небольшая, аккуратная, мебель вся советская, даже стенка с хрусталем — правда, уже потертая. Ковер на стене, закопченный чайник на плите, холодильник «ЗИЛ» на кухне. А еще радио в зале — старое, с треском передающее «Маяк». Теплый голос диктора, потрескивание, легкий шум, песни прошлых лет. Телевизора не было, но мне это и не мешало.
Возвращаюсь с работы, включаю радио погромче, ставлю чайник. Налью кипятка в кружку, вдыхаю ароматный пар и стою у окна, гляжу на улицу. Радио вещает, а я смотрю в темно-синее небо, на бледные звезды, на луну с выщербленными краями. И молчу. С кем мне говорить-то? Жил я один. Так бы и жил, если бы не познакомился с новым соседом. Васей его звали. Васькой. Хороший парень.
Как-то пришел с работы поздно. Весь день у станка, спина ноет, ноги как ватные. Захожу на кухню — а он сидит. Васька. Сидит и смотрит на меня. Сначала хотел рассердиться, даже ремень снял, но он так посмотрел своими блестящими глазами — рука сама опустилась. Поставил чайник, присел рядом. Я на него, он на меня. И не уходит. Просто молчит.
Налил себе чаю, достал печенье из пакета, выложил на стол. Васька аж шею вытянул, увидев сладкое. Протянул ему печеньку — понюхал, вежливо отвернулся и сидит, радио слушает. Послушали новости, узнали, что в мире творится, потом я спать пошел. Васька остался на кухне. Только утром куда-то исчез. По своим делам, наверное. Меня ждал завод, а чем он занимался — не знал. Но вечером вернулся, как раз когда я принес из магазина сушеную воблу, бидон холодного кваса и галеты. Так и зажили вместе. Я и Васька.
Приду домой, налью квасу, почищу воблу и болтаю с Васькой. Он, конечно, не пил — куда ему. Слушал и молчал. Только если я слишком распалялся, начинал ходить по кухне — туда-сюда. Потом успокаивался, снова садился за стол и смотрел своими блестящими глазами. А мне хорошо. Выговоришься — и на душе легче. Васька это понимал, потому и молчал.
А еще он обожал радио. Особенно старые песни. Бывало, приду с работы — его нет на кухне. Включу радио, только чайник поставлю — а он уже тут. Сидит, слушает, глаза горят. И ему хорошо, и мне. Поедим, послушаем радио, да и за полночь разговоры разговариваем. Рассказываю ему все — что на заводе нового, как Петрович вчера чуть не заснул у станка, да и о прошлой жизни тоже. Васька внимательно слушал. Молчал, блестел глазами и слушал. Хороший парень. Особенно любил истории про службу.
Ох, много чего я ему поведал. И как молодым на фронт попал, как чуть в плен не угодил, как горели танки. И про кашу из котелка, про контузию. А Васька слушал. Умный был. Не каждый молчанием поддержит разговор, а он мог. Расскажешь про друзей-товарищей, скупую слезу утрешь — а он так жалостливо посмотрит, лапкой дотронется, и сразу легче. Повезло мне с соседом. Любил я его, и он меня. Только вот когда пьяным приходил — не любил. Осуждающе посмотрит и отвернется. Даже радио слушать не станет.
Однажды напился с мужиками, вернулся домой — Васька, едва меня увидев, сразу в комнату юркнул. Стыдно стало, что водкой прошлое заливаю, а не делюсь с ним, как раньше. Убрал бутылку, включил радио, закурил. Грустно стало. А когда грустно — Васька всегда приходил. Даже если обижался. Вот и тогда пришел. Се рядом, лапкой тронул, смотрит — молчит. Ну я и начал жаловаться на жизнь, дымом горьким закусывая. А потом подумал — чего жаловаться-то? Крыша над головой есть, еда, друг есть. Который выслушает, успокоит и помолчит. Эх! Выкинул тогда все спиртное из дома. Только квас да воблу себе позволял. Васька не возражал. Сядет, понюхает рыбу и молчит, покуда я спать не пойду. Знаю, что он еще долго на кухне сидел, пока я сны видел.
А потом он пропал. Неделю не появлялся. Тоскливо стало без Васьки. Привык уже к нашим ночным разговорам. Радио включал, посудой гремел — а его все нет. Взял да и махнул в магазин. За бутылкой. Тоска ведь. Но Таня, продавщица, руки в боки уперла, головой качает. Не продала бутылку, зато пирожков дала. С капустой. А через три дня сама ко мне заглянула. Румяная, улыбчивая, добрая. Сварила борщ, еще пирожков напекла, поболтала немного — да и убежала. У них учет был. Сказала, завтра зайдет.
Когда она ушла, я вдруг понял — как же мне не хватало тепла. Раньше Васька меня поддерживал, слушал, пить не давал, а теперь — один. Но Таня, видно, что-то в моих глазах разглядела, когда я в магазин зашел. Вот и пирожков дала, а потом в гости пришла. Хорошая женщина. Книжки любит. Стала часто ко мне захаживать. Просто так. Придет, ужин приготовит, разговорами займет. Я ей про службу, она мне про мушкетеров. Я о прошлом, она о будущем. Давно у меня в доме смех не звучал. Добрый, искренний.
Через месяц я Таню в кино пригласил. Ох и волновался! Даже рубашку утюгом прожег, пока гладил. Хорошо, запасная была. Давно я в люди не выбирался. Мужики с завода — не в счет. А тут общество, культура и… Таня. Красивая, как царевна из сказки. В кино сходили, по парку гуляли, мороженое ели, газировку пили. Весело было. Привык к ней, как к Ваське.
Знал, что вернусь с работы — а она у плиты стоит. В зале радио тихо играет. Уютно. Так привык, что даже бояться стал. Вдруг, как Васька, исчезнет? Собрался с духом, подошел к ней, предложил руку и сердце. Она аж половник выронила, потом заплакала. И согласилась.
Сыграли свадьбу. Скромную, с близкими. Только у меня близких-то и не было. Васька пропал, да и Таня бы такого друга не поняла. Все равно грустно былоИ вот теперь, когда в нашей квартирке снова слышны детские шаги и смех, а радио по-прежнему тихо играет в зале, я иногда ловлю себя на мысли, что чьи-то блестящие глаза смотрят на меня из угла.
