Вспомнилось мне, как любовь вернулась… после ремонта. Казалось, мы с мужем разучились чувствовать. Шестнадцать лет брака — как поношенный тулуп: привычно, уютно, да только душа не греется.
Мы с Виктором давно жили размеренно: работа, ужин, редкие разговоры перед сном. Не ругались, не выясняли — просто были рядом. Тихо, ровно, почти по-родственному. Без страстей, без безумия. Порой думалось — два дерева растут бок о бок: корни сплелись, а кроны давно врозь.
Пока не начали ремонт.
Затеяли мы его неспроста. Наш Ванюша впервые уехал в лагерь на Чёрное море. На две смены! «Мама, я уже большой!» — гордо заявил двенадцатилетний сын, запихивая в рюкзак кроссовки со светящимися подошвами. Мы с Виктором стояли на перроне, махали уходящему поезду, а вернувшись в пустую квартиру, осознали: теперь здесь только мы да стены, которые помнят нас другими.
Чтобы не мешать работе, сняли однокомнатную квартиру, а в нашей поселились чужие люди — шумные, пропахшие краской и потом. Среди них был Андрей.
Высокий, с мозолистыми руками и холодным взглядом. Напоминал мне молодого Виктора — тембром голоса, привычкой щуриться, когда задумается. Но если мой муж говорил мягко, даже в гневе не повышал тон, то Андрей орал на жену по телефону так, что уши вяли.
Впервые слышала, как мужчина может так разговаривать с женщиной, подарившей ему двоих детей. Сквозь зубы, с раздражением, будто она ему что-то задолжала. А потом выяснилось, что у него ещё и любовница есть.
Однажды зашла за забытыми чертежами и застала его в гостиной с молоденькой девчонкой. Та визжала от смеха, пока он рассказывал похабный анекдот. Потом схватил её за талию и прижал к некрашеной стене.
И тут меня вдруг пронзил страх.
Не за неё — за себя.
Вдруг у Виктора тоже есть такая же дурочка, что радуется его вниманию, как подачке? Вдруг и он живёт на две жизни, а я — последняя, кто об этом не знает?
Тот вечер провела, пристально разглядывая мужа за ужином. Искала в его глазах то же самое — равнодушие, усталость, желание сбежать. А он вдруг спросил:
— Ты как, не очень устаёшь от всей этой кутерьмы?
Тем временем рабочие содрали старые обои в нашей «хрущёвке», и под ними проступили следы наших первых лет. Вот розовое размытое пятно. Это мы с Виктором, пьяные от шампанского, праздновали новоселье. Он поднял меня на руки, я взвизгнула, бутылка выскользнула — и пол-литра оказалось на стене.
А вот вмятины от гвоздей — следы той самой полки, которую Виктор мастерил все выходные, пока я гостила у родителей. «Не заходи!» — кричал он из-за двери, а я хохотала и топала ногами от нетерпения. Полка вышла кривой, но простояла десять лет.
…Через три дня поехали выбирать обои.
Виктор, обычно перекладывавший все решения на меня, вдруг оживился. Придирчиво сравнивал оттенки, спрашивал: «Тебе какие больше нравятся?» Не торопился, не экономил — выбирал. Для нас. Для нашего дома. Водил пальцами по образцам, прикидывал:
— Как думаешь, этот перламутровый будет играть при свете лампы?
Когда подошли к обоям для спальни, он вдруг потянулся к нежно-голубым с едва заметным серебристым узором.
— Как в той гостинице в Ялте, — пробормотал.
Я ахнула: ещё до свадьбы, в наш первый совместный отпуск, мы просидели на балконе всю ночь, слушая море. Стены там были точно такого же цвета.
Потом был мебельный магазин, где он настоял на кресле с высоким изогнутым изголовьем — «чтобы тебе удобно было читать».
— Откуда ты знаешь, что мне это нужно? — спросила.
— Я же живу с тобой шестнадцать лет, — усмехнулся он. — Должен был что-то запомнить.
В его голосе не было раздражения, только та самая тёплая нежность из наших первых лет. И я поняла: он всё ещё любит меня. Просто это чувство затерялось среди быта, среди дней, похожих один на другой.
Но оно никуда не делось.
— Давай в спальне сами поклеим, — неожиданно предложил Виктор, когда ремонт близился к концу.
Я замерла.
— Ты же ненавидишь клеить обои…
— Ненавидел, — ухмыльнулся он. — Но для нашей первой квартиры терпел, помнишь?
Да, под грузом лет, под слоем привычки всё ещё жив тот самый парень, что таскал мне кофе в термосе через пол-Москвы. Просто мы забыли, где спрятали друг друга.
…И вот стоим посреди спальни, и Виктор снова, как много лет назад, путает верх и низ обоев:
— Чёрт, — бормочет он, — ну почему они всегда выглядят одинаково?
Я смеюсь и подаю новый лист. За окном июльский дождь, а в голове — воспоминания. Вот мы красим стены в первой квартире, и Виктор случайно оставляет отпечаток ладони на свежей краске. Вот он тайком переклеивает обои в моей комнате в родительском доме, пока я в общежитии.
— Главное, чтобы к 25-му закончили, — говорю. — Ваня приезжает.
Виктор кивает и вдруг берёт мою руку, перепачканную в клее.
— А помнишь, как мы в его классе обои клеили?
Как забыть. Ответственные родители первоклассника вызвались поклеить обои. Стены были окрашены, а мы не знали, что такую краску надо снимать. Наутро все полосы, будто в насмешку, отклеились. Пришлось срочно соскабливать краску и переделывать.
— Да, тогда мы лажанулись по полной, — улыбаюсь я, размазывая клей.
Виктор фыркает:
— Ты тогда сказала, что больше ни за что…
— …и вот, пожалуйста, — заканчиваю фразу.
Его руки, ставшие грубее за эти годы, аккуратно разглаживают каждый сантиметр. Пальцы помнят движения, хотя прошло столько лет.
— Главное, чтобы не отклеилось, — бормочет он, и мы вздрагиваем, вспомнив тот злополучный класс.
— Теперь-то мы матёрые, — шучу я.
Виктор прижимает последний уголок, и я вдруг понимаю: мы не просто делаем ремонт. Мы готовим дом к возвращению взрослеющего сына. И себя — к новой жизни, где снова будем вдвоём, но уже другими.
Где-тоИ теперь, глядя на эти новые стены, я знаю — любовь, как и хорошие обои, держится крепко, если клеить её вместе.
