**12 мая**
Поздно осознала свою ошибку.
Екатерина сжимала в руке медицинские заключения. Бумага смялась от влажных пальцев. В коридоре женской консультации яблоку негде было упасть.
— Лукьянова Екатерина Дмитриевна! — прокричала медсестра.
Катя встала и зашла в кабинет. Врач — женщина с усталыми глазами и строгой прической — взяла у нее документы, бегло пробежалась взглядом.
— Садитесь. — Голос был безразличным. — По анализам все в норме. Проверьте мужа.
Сердце сжалось. Григорий? Не может быть…
***
Дома свекровь рубила капусту для щей. Нож стучал по доске яростно, будто вымещала злобу.
— Ну что, Катюш, что сказали? — не поднимая глаз, спросила Антонина Семёновна.
— Со мной все хорошо, — тихо ответила Катя, снимая пальто.
— Тогда почему… — Свекровь наконец посмотрела на нее. Взгляд стал жестким. — Грише надо провериться?
Нож замер. Антонина Семёновна выпрямилась, словно по стойке «смирно».
— Что за бред? Гриша здоров как бык! Это твои врачи недосмотрели. Раньше без этих бумажек рожали — и ничего!
Катя прошла в комнату. На диване валялись носки — один серый, другой в полоску. Она автоматически подобрала их, бросила в корзину.
Три года брака — а их жизнь так и осталась парой разрозненных носков.
Григорий вернулся поздно.
— Что за лицо, будто на похоронах? — буркнул он, плюхаясь в кресло.
— Гриш, нужно поговорить.
— О чем?
Она протянула бумаги. Он мельком глянул, отшвырнул.
— И что?
— Тебе надо пройти обследование.
— С чего вдруг? — Он вскочил, начал шагать по комнате. — Я здоров! Глянь на меня!
Да, с виду он был крепким: широкие плечи, густые волосы. Но здоровье не всегда видно глазами.
— Гриша, ну прошу тебя…
— Замолчи! — рявкнул он. — Если ребенка не хочешь — скажи прямо! Зачем врачей сюда тащить?
Из кухни донеслось шарканье. Антонина Семёновна притаилась, но дышала так громко, что слышно было через стену.
— Я хочу ребенка больше всего, — тихо сказала Катя.
— Тогда почему его нет? Может, у тебя секреты? Аборты делала, а теперь выдумками прикрываешься?
Словно ножом по сердцу. Катя отшатнулась.
— Ты как…
— А как мне еще? Три года — и ничего! А тут вдруг я виноват?! — Он сжал кулаки.
Дверь распахнулась. Антонина Семёновна влетела в комнату, как ураган.
— Гришенька, не слушай ее! Это она от безделья. Работать надо, а не по врачам бегать!
Катя посмотрела на мужа. Тот отвернулся к окну.
— Гриша, ты правда думаешь, что я…
— Не знаю, что думать, — сквозь зубы бросил он. — Здоровый мужик к докторам не ходит.
Свекровь одобрительно хмыкнула.
— Верно говорит. Не мужское это дело — по поликлиникам шляться.
Что-то внутри оборвалось. Как будто лопнула струна.
— Хорошо, — ровно сказала Катя.
Началась война. Антонина Семёновна цеплялась к каждой крошке. Соль рассыпана. Кастрюля плохо вымыта. Пыль на полке. Катя молчала, стиснув зубы.
— Может, тебе вообще не сидеть дома? — язвительно сказала свекровь за ужином. — Работу найти, а не по врачам таскаться.
Григорий уплетал котлеты, не поднимая глаз.
— Я работаю, — напомнила Катя.
— Два дня в неделю — это не работа, а безделье.
— Какое это имеет значение?
— Самое прямое! Гриша здоров, а ты его больным выставить хочешь! Если детей нет — всегда баба виновата! Испокон веков так!
Катя встала из-за стола. Ноги дрожали.
— Куда это? — ухмыльнулась свекровь. — Еле поела — и сразу бежать?
— Устала, — тихо ответила Катя.
— Устала?! Да от чего?! Два дня в неделю пашешь — небось, сил нет!
Григорий наконец поднял взгляд. Мелькнуло что-то похожее на жалость. Но он промолчал.
Ночью Катя лежала и слушала храп мужа. Раньше это успокаивало — значит, родной человек рядом. Теперь бесило. Как же она не видела, какой он упрямый?
Утром сложила вещи в старую сумку. Брать много не стала — пару платьев, белье, тушь.
— Это куда? — Антонина Семёновна стояла в дверях с чашкой.
— К бабушке.
— Надолго?
— Не знаю.
Григорий вышел из ванной, увидел сумку.
— Кать, это что?
— То, что видишь.
— Ты серьезно?
— А как иначе? Ты не хочешь идти к врачу, мать твоя считает меня виноватой. Зачем мне тут быть?
Он подошел ближе, понизил голос:
— Не дури. Где ты будешь жить?
— У бабушки Поли.
— В этой клетушке? Там же двадцать квадратов!
— В тесноте, да не в обиде.
Антонина Семёновна фыркнула:
— И правильно! Пусть идет. Поживет у старухи — поймет, как тут рай был.
Григорий зло глянул на мать, но не сказал ни слова.
Катя взяла сумку, направилась к двери.
— Кать! — окликнул муж.
Она обернулась. Он стоял в прихожей — мокрый после душа, с растерянным лицом.
— Когда вернешься?
— Когда сходишь к врачу.
Дверь захлопнулась.
Бабушка Поля ахнула, увидев внучку с сумкой:
— Катюша! Что случилось?
— Поссорились с Гришей. Можно у тебя пожить?
— Конечно, родная. Только тесно…
— Ничего, ба.
Квартирка и правда была крохотной: кровать, стол, два стула, старенький телевизор. Но уютно. И пахло ванилью — бабушка любила пироги печь.
— Давай рассказывай, — сказала Полина Ивановна, ставя чайник.
Катя выложила все. Бабушка слушала, качая головой.
— Эх, внучка… Мужики они такие. Гордые. Для них признать слабость — все равно что смерть.
— А я что, должна ждать, пока он созреет?
— Не должнаИ только когда коляска с их малышом скрылась за поворотом, Григорий понял, что счастье было так близко, но его упрямство и гордость разрушили всё.
