**Дорога в один конец**
— Может, ты ему ещё носки постираешь? Трусы пошуршишь? Взрослый мужик, ей-богу! Пусть сам разбирается, — буркнул Сергей, пока Катя натягивала куртку.
Говорил он будто спокойно, но в голосе стоял такой лёд, что жена на секунду замерла. Опустила глаза, сунула руки в карманы и, не оборачиваясь, медленно застегнула молнию.
— Может, просто помолчишь? — тихо ответила она.
Раздались шаги. Сергей вздохнул и ушёл в зал. Опять вечер. Опять один. А она — к отцу…
У подъезда лежал снег. Не тот, что сверкает под ёлкой, пушистый и радостный. Нет, этот уже сдался под мартовским солнцем. Не таял, а просто чавкал под ногами.
Катя села в машину и на мгновение прижалась лбом к рулю. Хотелось плакать. Чтобы кто-то понял, обнял. Но рядом никого не было. Взгляд упал на пакет с продуктами.
Печёные яблоки… Отец когда-то обожал их. Сам готовил, а теперь, наверное, и не вспомнит, как включать духовку.
Сергей не всегда был таким ворчливым. В начале брака — лёгкий, заботливый. Катю трогало, как он суетился вокруг неё и детей.
Но после рождения второго ребёнка в нём проснулось что-то иное. Он делил мир на «своих» и «чужих». За «своих» — горой, а помощь посторонним считал глупостью.
Сначала Кате это казалось милым. Потом — просто особенностью характера. А теперь, когда «чужим» стал её отец… Она не знала, что делать…
— Уехала. Сняла однушку у метро. Подала на развод, — как-то сказала Кате мать.
Словно речь шла не о браке, а о смене занавесок. Новость оглушила, хотя всё к этому шло.
— Ну вроде нормальный мужик. А не сложилось, — жаловалась мать подруге.
— Да ты придираешься. Не пьёт, не бьёт — и ладно, — отмахивалась та.
— Разве этого достаточно? Нужна же близость. А у нас что? Он в компьютере, я вязаньем занята. Сидим, молчим. Никуда не вытащишь, ни слова не вытянешь.
После развода мать будто ожила. Записалась на танцы, освоила соцсети, подружилась с Людмилой, с которой теперь ездила по музеям.
Катя ловила себя на зависти. Хотя причин не было. Просто у матери началась новая жизнь — без неё и отца.
Отец же… Его жизнь остановилась. После размена он переехал в унылую однушку на окраине. Стены словно впитывали его тоску.
Катя навещала его раз в неделю. Убирала, готовила. Иногда просто сидела рядом. Сначала он отнекивался. Потом начал пить. Не запойно, но достаточно, чтобы глаза мутнели, а речь путалась.
— Выбросила, как старый хлам, — бормотал он. — А ты ждёшь, что я буду радоваться.
— Пап, хватит. Никто не бросал. Просто… устали.
— Устала? Да вся лента в её фото. А мне… Всё равно.
Кате было больно. Она не знала, как помочь, но и бросить не могла.
— Ты спасатель, — как-то сказал Сергей, когда она вернулась поздно. — Вечно тащишь кого-то. То бабку, то подругу. Дети подросли — теперь отец.
— У него никого нет.
— Ему пятьдесят! Разве он один такой? Пусть живёт как хочет!
— Он не справляется. Тонет.
— А ты — его жилетка? Утонешь с ним. И я — за тобой. Хватит ездить!
Катя промолчала. Но ездила бы и дальше. Тайком или открыто — неважно.
В квартире отца пахло табаком, перегаром и кислятиной. Сам он стоял в растянутой майке, с сигаретой и кривой улыбкой. У двери — пакеты с мусором.
— Ну заходи, раз приехала, — хрипло сказал он.
На кухне — грязные тарелки. Телефон бубнил новости. Отец закурил. Руки дрожали.
— Опять пил? — спросила Катя, зная ответ.
— А разве нет причин? — проворчал он. — Зачем вообще приходишь? Чтоб нотации читать?
Катя вздохнула, глотая ком в горле. К колкостям привыкла. Но не к тому, как он разрушается.
— Ты мне не безразличен. Я твоя дочь.
— Брось. Чувство долга гложет. Думаешь, супом и уборкой вернёшь прошлое?
— Хочу сохранить то, что осталось.
Он поднял взгляд. Глаза прояснились на миг. Губы дрогнули, но слова застряли.
В памяти всплыло лето. Кате восемь. Упала с велосипеда, колени в крови. Отец молча подхватил её, нёс домой, мазал зелёнкой. Руки тогда дрожали не от водки. Шептал, что всё заживёт.
Куда делся тот человек?
— Хочешь суп? Принесла курицу, овощи.
— Кастрюль нет. Сгорели.
— Как?
— Не знаю. Время пришло.
Он уходил в себя. Катя поняла: если давить — исчезнет совсем. Разложила продукты и встала.
— Приеду через неделю. Только… будь здесь. Ладно?
— Куда я денусь?
Дома Катя искала велосипед для сына. В рекомендациях — объявление: «Зенит, б/у». Тот самый, с которого отец снимал её выпускной. «Рабочий. Не нужен».
Сердце сжалось…
Прошёл год. Ничего не менялось, разве что становилось хуже. Отец сидел на лавке, в потрёпанной куртке. Рядом — бутылка, хлеб, макароны.
Катя приезжала реже. Может, устала. Может, безнадёжность взяла верх…
Мимо шла дворняга. Хромая, с грустными глазами. Понюхала воздух, села. Он хотел прогнать, но отломил хлеба.
— На, бродяга. Тоже одна?
Собака съела и осталась. Лёгкие вздохи, жалобный взгляд.
Он вспомнил Шарика, своего пса из детства. Тот убежал зимой и не вернулся. Мать сказала: «Нашёл новых хозяев». Он два дня не ел, ждал у двери.
Через неделю собака ждала его у подъезда. Он назвал её Жучкой.
— Жучка, ну куда лезешь? — ворчал, когда она забегала в подъезд.
Не пускал в квартиру, но кормил. Потом прогонял — чтобы соседи не ругались.Однажды вечером он открыл дверь чуть шире — и Жучка, уже не робея, шагнула внутрь, а он вдруг понял, что даже самая тёмная ночь кончается рассветом.
