— Разбирал тут на днях старые вещи, — промолвил Иван Семёнович, почесывая затылок. — И на чердаке наткнулся на письмо…
— А я помню, как ты маме письма писал, — улыбнулась Лена, разглядывая новые морщинки на лице отца. — Особенно на Новый год.
— Да вот беда — письмо-то не моё. Адрес какой-то незнакомый… Посёлок Солнечный. И марка целая, как новенькая! А в этом Солнечном у нас даже кумовьев отродясь не водилось.
Иван Семёнович скривился, пытаясь вспомнить, откуда у него этот раритет. В конце концов, он и решил прибегнуть к дочерней помощи — и не зря.
— Пап, ты же рассказывал, что когда я родилась, работал на почте? Может, оттуда письмо завалялось? Потому что в Солнечном у нас точно никого нет, это я на сто процентов уверена.
— Гм… — Иван Семёнович уставился в стену, а через секунду хлопнул себя по лбу. — Да я же старый дурак! Точно! Тогда я ногу сломал, потом сумку почтовую потерял… Ещё и выговор схлопотал, и за этот чёртов мешок из своего кармана платил. Тыщу рублей — как сейчас помню.
— Ого… Значит, адресат так и не получил письмо? — заинтересовалась Лена.
— Какой ещё адресат? — нахмурился Иван Семёнович.
— Ну, тот, кому оно предназначалось.
— А, так это же ей! — вдруг рассмеялся отец. — Письмо-то женщине!
Оба замолчали. Иван Семёнович вспоминал свою почтовую эпопею — один из самых сложных периодов в жизни, а Лена гадала, что же там внутри. Она даже попыталась просветить конверт фонариком, но сквозь плотную бумагу буквы не читались. Не выдержав, она нарушила тишину:
— Может, отнесём?
— Да куда теперь? — отмахнулся Иван Семёнович. — Двадцать лет прошло! Кто там остался? Может, все уже разъехались. Или, того хуже, померли — с кем не бывает.
— А вдруг? Пап, давай попробуем! Это же как детектив! — Лена аккуратно вытащила конверт из его рук. — Я тебя отвезу. Завтра же с утра и махнём!
Солнечный встретил их утренней тишиной и свежим воздухом. Сорок километров пролетели незаметно — летняя дорога, зелёные поля… Красота!
Улочки посёлка петляли, как лабиринт, но современные указатели помогали не заблудиться. Лена, сверяясь с названиями, вела машину осторожно, а Иван Семёнович с интересом разглядывал дома, пытаясь запомнить дорогу.
— Вот он, тридцать пятый, — Лена притормозила у аккуратного домика с резными ставнями и зелёным палисадником.
На стук вышла женщина лет шестидесяти — седина в волосах, добрые морщинки у глаз. Взгляд у неё был настороженный: явно гадала, знает ли этих людей.
— Здравствуйте! — звонко сказала Лена. — Мы к вам по очень странному делу. Двадцать лет назад письмо вам предназначалось, но случайно осталось у нас. Теперь нашли — и решили вернуть.
Женщина молча оценила их взглядом, в котором читалось явное недоверие.
— Какое письмо? — спросила она осторожно.
Лена достала пожелтевший конверт и прочла:
— На имя Татьяны Васильевны Смирновой.
— Да, это я, — кивнула женщина. — Но не припоминаю, чтобы ждала письма. Тем более двадцать лет назад. Кто отправитель?
Она взяла конверт, пробежалась глазами по строчкам — имя отправителя ей явно ни о чём не говорило.
— Заходите, — вдруг сказала Татьяна Васильевна, отступая от двери. — На пороге такие дела не решают.
Иван Семёнович и Лена переглянулись и шагнули внутрь. Двор встретил их чистотой и уютом — будто хозяйка годами ждала именно их.
Через десять минут все сидели за столом. Татьяна Васильевна поставила самовар и чашки с блюдцами.
— Угощайтесь, — коротко бросила она.
Села напротив, достала перочинный ножик и аккуратно вскрыла конверт. Лена заёрзала:
— Может, вам одной почитать?
— Вам же тоже любопытно, — слабо улыбнулась Татьяна Васильевна. — Да и мне… честно говоря, страшновато одной.
Иван Семёнович громко хлебнул чаю. Лена бросила на него осуждающий взгляд, но хозяйка не заметила. Татьяна Васильевна развернула письмо — её глаза забегали по строчкам. Вдруг она побледнела, рука с листком бессильно опустилась на колени.
Лена вскочила, не зная, что делать. Поборов страх, рванула на кухню за водой.
— Сейчас, Татьяна Васильевна! Держитесь! Папа, помашите ей хоть газетой! — крикнула она на бегу.
В голове крутилось одно: что там такого написали?!
На кухне с трудом нашла стакан, налила воды. Руки дрожали, когда возвращалась. Татьяна Васильевна уже сидела ровнее, прижимая письмо к груди. Цвет постепенно возвращался к её лицу.
— Вот, попейте, — тихо сказала Лена.
— Спасибо, — женщина сделала глоток. — Простите, что напугала. Всё в порядке.
— Да что вы! Это мы вас своими делами достали… — виновато пробормотал Иван Семёнович, всё ещё размахивая полотенцем.
— Вы даже не знаете, что сделали, — Татьяна Васильевна посмотрела на него.
Лена уставилась на отца — мол, что ты натворил? Но тот только развёл руками.
— Вы изменили всю мою жизнь…
В глазах Татьяны Васильевны мелькало всё — и боль, и облегчение.
— Это письмо… от любовницы моего мужа, — с трудом выдавила она. Лена аж рот открыла. — Представляете, у них был роман, а я и не знала.
— Совсем не догадывались?
— Нет… Вернее, не знала, но чувствовала. Двадцать лет назад мы с Николаем крепко поссорились. Месяцами друг друга избегали — я-то понимала, что он врёт. Но тогда ведь не было ни телефонов, ни соцсетей. Он под окнами стоял, умолял поговорить… А потом я узнала, что на четвёртом месяце. Сказала ему. И будто подменили! С тех пор — ни единого повода для сомнений. А теперь… теперь всё ясно.
Голос её дрожал, но слёз не было — только горечь осознания.
— Знаете, что самое обидное? — Татьяна Васильевна посмотрела на гостей. — Что я никогда не смогу посмотреть ему— В глаза-то посмотреть не смогу… Николая уже два года как нет с нами, — прошептала она, и в тишине комнаты эти слова прозвучали как последняя точка в долгой истории.
