**Страшная ошибка**
Я проснулась от боли. Перед этим мне что-то снилось, что-то важное. Но боль перебила всё, и сон мгновенно испарился из памяти. Живот ныл так, будто его пробивали ножом, даже в поясницу отдавало.
Лежала, прислушиваясь к себе. Вроде отпускает. Осторожно села на кровати, попыталась встать — и снова резкая боль. Вскрикнула, соскользнула на пол. На четвереньках доползла до комода, где лежал телефон.
«Скорая» услышала мой хриплый голос: я стояла на коленях, одной рукой упираясь в пол. *«Успокойся, они уже едут»*, — твердила себе. *«А дверь? Кто её откроет?»* Поползла в прихожую. Живот горел, боль пульсировала с каждым движением.
Попыталась приподняться, чтобы сдвинуть задвижку, — и новая волна боли заставила сжаться. Слёзы выступили сами. Вот чем страшно одиночество. Не тем, что некому подать воды, а тем, что некому открыть дверь, когда тебя спасают. Стиснула зубы, дёрнула засов — и провалилась в темноту.
Очнулась в палате. Осеннее солнце било в глаза. Резко отвернулась — и скривилась от боли под рёбрами. Живот казался чужим, раздутым, но хотя бы не болел.
Недавно, в очередной раз пытаясь порвать с Виктором, думала: *«Лучше умереть, чем так жить»*. Ни мужа, ни детей — одна пустота. А ночью, когда тело скрутило, цеплялась за жизнь. Поняла, как страшно умирать внезапно, без слов, без прощаний.
— Очнулась? Сейчас медсестру позову.
Голос принадлежал соседке по палате — полной женщине в потрёпанном халате с ромашками.
Вошла медсестра. Молодая, розовощёкая. Или это шапочка такой цвет давала?
— Как себя чувствуете?
— Нормально, — прошептала я. — Что со мной?
— Доктор скоро подойдёт, всё объяснит.
Уходя, она обернулась — толстая коса качнулась до пояса. *«Неужели до сих пор носят косы?»*
— Ты в гинекологии. Тебя привезли два часа назад. Спи, ладно? — буркнула соседка.
*«Ладно»*. В последнее время меня всё чаще называли «женщиной» или «гражданкой». Чувствовала себя старухой. Хотя сорок два — не возраст. Может, поэтому, когда знакомые пытались свести с кем-то, отмахивалась: *«Поздно, не надо»*. Поэтому и гнала Виктора прочь — но он возвращался.
Вошедший доктор — мужчина лет пятидесяти — спросил то же самое:
— Как самочувствие?
— Доктор, что случилось? Мне делали операцию? Чувствую себя, как воздушный шар.
— Семёнова, вас в перевязочную ждут, — кивнул он соседке.
Та нехотя вышла. Я взглянула в усталые глаза врача.
— Вам провели лапаротомию. Внематочная беременность, труба лопнула.
— Как?! — чуть не подпрыгнула на кровати. Мышцы живота ответили резью.
— Что вас так удивило?
— Мне… Мне ставили бесплодие.
— Это не исключает внематочной. Чудеса случаются. Полежите пару дней.
— Вставать можно?
— Нужно. Но без фанатизма.
Он ушёл, оставив меня переваривать новость. *«Не может быть…»* Муж ушёл из-за «бесплодия». Хотя это был лишь повод. *«Значит, я могу? Но сорок два… Поздно»*. Потом злилась на себя: *«Почему не спросила у врача?»*
Спустила ноги с кровати. На полу — мои тапочки, на спинке — халат. Видимо, «скорая» собрала. Боль ушла, осталась только слабость.
Надела халат, встала. Голова закружилась. *«Наркоз»*. В кармане — ключи и паспорт. *«Дверь закрыли»*.
Зеркала в палате не было. Пригладила волосы ладонью и вышла в коридор. Дошла до ординаторской — дверь закрыта, в замке торчал ключ. Пошла дальше, к посту, но не дошла: снова закружилось, подкатила тошнота. Присела на диван в холле.
*«Обрадовался бы Витя, если бы узнал?»* Мы встретились пять лет назад. Он сразу предупредил: женат, ребёнок маленький. Роман вспыхнул быстро. Я ничего не ждала. Много раз рвала — он уходил, но возвращался. Сначала обещал уйти, когда дочь подрастёт. Потом — когда в школу пойдёт. Потом я перестала спрашивать. Говорила себе: *«Последний раз»* — но впускала снова.
Разговор медсестёр вывел из раздумий. Стойку не было видно, но я услышала свою фамилию:
— Представляешь, Сергеев во время операции нашёл у неё опухоль. Огромную.
Голос принадлежал розовощёкой косе.
— И что? — спросила другая.
— Ничего. Зашили. Сергеев сказал — последняя стадия. Завтра Колесникову в онкоцентр. Женщина ещё не старая…
Голоса слились в шум. В висках стучало: *«Опухоль. Онкология. Это же про меня!»* Кинуло в жар. *«Боже, у меня рак? Почему врач не сказал?»*
Вернулась в палату дрожащими руками. Соседка вошла следом:
— Ты чего плачешь? Позвать кого?
— Не надо.
Вышла, спустилась в парк. Солнце, деревья, больные на скамейках. *«Нет, в онкоцентр я не поеду»*. Помнила, как умирала мать: химия, боль, отказ от лечения…
Остановилась, оглянулась на больницу. Вещей нет — только ключи и паспорт в кармане. Решила: уйду.
Домой шла пешком, останавливаясь на скамейках. Сентябрьский ветер пробирал до костей. Прохожие косились — какая разница?
Дома смыла больничный запах, заварила чай. Живот ныл, но терпимо.
То плакала, то впадала в оцепенение. *«Что я сделала в жизни? Кто похоронит?»* Дни пролетели в апатии. Встала только на третий день — и удивилась: тело слушалось, в зеркале — привычное лицо. Ни жёлтизны, ни худобы.
Взяла телефон, отправила номер Вити в чёрный список. *«Дверь ему не открою»*.
Оглядела квартиру. *«Надо завещание оформить»*. Позвонила нотариусу. БогатствИ тут раздался звонок в дверь — Виктор стоял на пороге с чемоданом, глаза его блестели, а на губах дрожала неуверенная улыбка.
