Дневник.
Сегодня звонила Алла. Неожиданно. Я не слышала её голос… сколько лет? Двадцать восемь, не меньше. После школы она сбежала с каким-то парнем, и с тех пор мы виделись лишь однажды, когда Настя была маленькой. А теперь — звонок.
Я, признаться, не сразу сообразила, кто говорит. Голос чужой, хриплый.
— Мира? Спишь?
— Кто это? — спросила я, и в трубке демонстративно вздохнули.
— Не узнала? Ну как же…
Потом до меня дошло: Алла. Откуда она взялась? Говорили, что уехала в Америку, но, оказывается, весь этот время была здесь.
— Ты где сейчас? — спросила я, чувствуя, как внутри что-то сжимается.
— В больнице, — ответила она и закашлялась. — Придёшь?
Не успела спросить, что случилось, как она сбросила трубку. Через минуту пришло сообщение: название больницы, адрес.
Господи, неужели рак?
Весь вечер я не находила себе места. Варила куриный бульон — как идти в больницу с пустыми руками? Хоть Алла и сказала ничего не приносить, но бульон — не еда, а лекарство.
Ночью не спала. Вспоминала, как мы с Алкой дружили в детстве. Её мать, красавицу, все оборачивались вслед, а отец ревновал до истерик. Пили оба. Потом дом сгорел — говорили, что отец уснул с папиросой. Алке повезло: ту ночь она провела у меня.
После пожара её забрала к себе бабка, та самая, что варила самогон. Держала внучку в чёрном теле, считала каждую картошку. Алка росла голодной, но упрямой. И очень красивой — вся в мать.
А потом — побег. Потом — сплетни. Потом — та самая встреча, когда Настя болела.
— Ты как фабрика молочная, — сказала тогда Алка, глядя на меня. — Разве это счастье?
Она помогала с ребёнком, гуляла с коляской, пока я валилась с ног. Павел поначалу ворчал, но потом… Потом замолчал. А когда Алка уехала, между нами наступила странная тишина.
Я тогда догадывалась. Но боялась признаться самой себе.
…
В больницу я пришла рано утром. Охранник пропустил без лишних вопросов.
Алла лежала в палате — худая, прозрачная, в платке. Лицо осунулось, глаза потухли.
— Ну что, — прошептала она, — испугалась?
Я поставила бульон на тумбочку, села на край кровати.
— Ты чего? — спросила, хотя и так всё поняла.
— Умираю, — сказала Алла. — И хочу рассказать… про Павла.
Она смотрела на меня, словно ждала — взорвусь, заплачу, начну рвать на себе волосы. Но я сидела спокойно.
— Да я знала, — сказала я. — С самого начала.
Алла закрыла глаза.
— Зачем тогда звонила? Хочешь, чтобы я его сейчас бросила? Чтобы последние дни твои прошли в радости — мол, разрушила чужую семью?
Она не ответила.
Я встала и вышла. Шла по улице, кулаки сжаты, сердце колотилось.
— Вот и добилась, — шептала я. — Наконец-то отравНо потом, уже у ворот больницы, остановилась, перевела дух и медленно повернула обратно — потому что в конце концов, никакая обида не стоит того, чтобы умирать в одиночестве.
