— Бросила мне ребёнка и сбежала. Ах, ты… Проспала, старая… — Матрёна застонала, качая головой из стороны в сторону.
В душном старом автобусе, едва державшемся на ходу, было нечем дышать. Через распахнутые окна врывался воздух, раскалённый до тридцати градусов, но вместо облегчения он нёс с собой пыль с просёлочной дороги. Пассажиры дремали, размякшие от зноя.
Впереди засияли золочёные купола небольшой церкви, к которой жались покосившиеся деревянные дома. А за ними виднелись крыши кирпичных пятиэтажек. Люди стали просыпаться, шевелиться, собирать вещи. Самые шустрые уже толпились у дверей, готовые первыми вырваться из этой жары.
Лишь одна женщина сидела неподвижно, уставившись в окно. Её руки с синеватыми прожилками вен лежали на коленях. Волосы, выгоревшие на солнце, с тёмными корнями, свисали неровными прядями, подчёркивая бледность худого лица. Губы были сжаты, веки прорезаны тонкими морщинами. Она выглядела так, будто жизнь её изломала, не оставив надежды на лучшее.
Автобус с последним усилием дёрнулся и замер на маленькой площади перед церковью. Народ нетерпеливо напирал к выходу.
— Женщина, конечная, — крикнул ей полный лысеющий водитель, выглянув из кабины.
Она оглянулась. В салоне остались только они двое.
— Выходите, — повторил он.
Она подняла сумку, бренчавшую у её ног, и медленно пошла к выходу.
— До свидания, — бросила, не оборачиваясь.
Как только её нога коснулась земли, дверь захлопнулась за её спиной. Женщина неторопливо зашагала к домам. Вдруг раздался удар колокола, а за ним — переливчатый звон. Она остановилась, запрокинула голову, потом развернулась и направилась к церкви.
Узкая тропинка, усыпанная полевыми цветами, вела ко входу. Внутри пахло ладаном и прохладой. Луч закатного солнца, в котором кружились пылинки, падал на деревянные половицы.
Она вошла, и стук её каблуков нарушил тишину. Оглядевшись, она присела на скамью у входа.
— Вам плохо? Воды принести? — перед ней возникла молодая девушка в платке, плотно повязанном, несмотря на жару. Глаза её смотрели с искренним сочувствием.
— Я быстро, — промолвила девушка, скрывшись в глубине храма, и вскоре вернулась с глиняным кружком воды.
— Вот, пейте. Из родника. Даже в такую жару холодная.
Акулина взяла кружку и сделала глоток. Вода была настолько ледяная, что даже зубы свело.
— Если что-то нужно, скажите, — шелестя длинной юбкой, девушка отошла к свечному ящику.
Женщина допила воду и подошла к ней, стараясь идти тихо.
— Спасибо. Ты здесь живёшь? Людей знаешь?
— Деревня у нас маленькая. Кого ищете? — живо откликнулась девушка.
— Матрёну… Волкову.
— Это моя бабушка. Только она умерла год назад. А вы… кто ей будете? — девушка вышла из-за стойки и замерла в двух шагах.
— Ты ведь Акулина? — спросила женщина, не отводя взгляда. — Я Фекла…
***
Восемнадцать лет назад
Матрёна сидела на лавочке у крыльца, щурясь от солнца.
— Мать, — раздался рядом голос.
Она подняла руку ко лбу, прикрывая глаза. Перед ней стояла её дочь, Акулина, сбежавшая больше года назад. В одной руке она прижимала к себе завёрнутого в одеяло младенца, в другой — потрёпанный чемодан.
— Вернулась… Так и знала, что этим кончится. Насовсем пришла или опять убежишь? — буркнула Матрёна.
Занавеска в соседнем окне дёрнулась. Матрёна тяжело поднялась с лавки.
— Идём в дом. Нечего на людях позориться.
Акулина на мгновение замерла, затем шагнула следом. Быстро осмотрела избу, поставила чемодан у двери, подошла к железной кровати и бережно уложила ребёнка. Выпрямилась, глубоко вздохнув.
— Мальчишка или девчонка? — равнодушно спросила Матрёна, глядя ей в спину.
— Дочка, Фекла.
— Так и знала, — повторила Матрёна. — Видно, не сладко тебе пришлось в городе, коль к матери вернулась. А не ты ли орала, что ноги твоей здесь больше не будет? Что теперь делать будешь?
— Мам, давай позже… Я еле на ногах стою. — Акулина поправила волосы и села на край кровати.
— Ладно. Куда торопиться-то? Молоко у тебя есть? — Матрёна окинула дочь взглядом. — Да откуда ему взяться… Ладно, схожу к Аграфене, у неё коза.
— У меня смесь с собой.
— Нечего дитё химией травить! — Матрёна махнула рукой и направилась за банкой.
Вернувшись, она застала Акулину спящей рядом с ребёнком. Девочка кряхтела, пытаясь высвободиться из пелёнок. Матрёна долго смотрела то на дочь, то на внучку. Когда та закричала, она взяла её на руки:
— Ну-ну, чего раскричалась? Мамка-то твоя тут же, спит. Видно, и правда, замаялась…
Она развернула ребёнка, нашла в сумке подгузники, перепеленала. Подогрела молоко в ковшике и накормила. Девочка, насытившись, уснула.
До рассвета Матрёна и Акулина шипели друг на друга. Дочь плакала, оправдывалась, мать выливала накопленную злобу.
Разбудил Матрёну детский плач.
— Акулька! Чего за ребёнком не смотришь? Мокрая, наверное… Акулька! — Она села на кровать, оглянулась. — Господи… Сбежала, стерва. Бросила мне дитё и сбежала!
Фекла кричала всё громче.
— Замолчи! — рявкнула Матрёна.
Девочка тут же умолкла.
— То-то же… Криком мать не вернёшь.
Матрёна переодела внучку, накормила.
— Вот видишь, настоящее молоко, а не твоя отрава. И что мне с тобой делать-то? Наказание…
***
Акулина больше не возвращалась. Фекла росла у бабки. Та держала её в строгости. Кормила, обшивалаФекла обняла Акулину крепче и прошептала: “Мама, теперь мы всегда будем вместе,” а за окном запели первые птицы, словно сама судьба благословила их долгожданное примирение.
