— Что хочу, то и делаю! Это моя квартира тоже! Не нравится — вали! — крикнул Артём, глядя на мать исподлобья.
Татьяна вышла из подъезда. Глаза застилали слёзы. Добрела до скамейки у детской площадки и тяжело опустилась. Плотнее запахнула пальто. Хоть июнь был в разгаре, вечера стояли холодные. Обещанного метеорологами тепла так и не дождались.
Она ежилась, засунув руки в карманы. Посидит, пока не замёрзнет, а дальше что? Куда идти? Дожила… Сын выгнал. Всхлипнула. Всю жизнь в этой квартире — отсюда ездила в ЗАГС, сюда принесла Артёма из роддома. Сын…
***
— Мам, мы классом на майские в Москву едем! — объявил Артём, влетая в квартиру и швыряя рюкзак на пол.
— Мам, ты слышишь? — Он уже стоял в кухонном проёме, глядя на мать, чистившую картошку у раковины. По её окаменевшей спине понял — поездки не будет. Но попробовал ещё раз.
— Мам, дашь денег? — перекрывая шум воды.
— Сколько? — не оборачиваясь.
— Билеты, гостиница, на еду, музеи… — заученно перечислил.
— Сколько?! — резче повторила мать, швырнув картофелину в кастрюлю. Брызги обожгли лицо, намочили блузку.
Татьяна в сердцах бросила нож в раковину и развернулась.
— Понятно. — Артём потупился и побрёл в комнату.
— Денег лишних нет! Я их не печатаю! Осенью надо ботинки новые, те уже дышат. Куртка мала — рукава по локоть… — слова матери настигли его у двери, толкнули в спину.
Артём захлопнулся в комнате, но крики всё равно доносились, хоть и приглушённо.
— Все поедут, а я нет, — пробурчал себе под нос. — А я тоже хочу! — уже громче. Голос дрогнул, сдавленный злостью и обидой.
Мать вряд ли слышала, но словно ответила:
— Наездишься! Вырастешь — сам заработаешь, хоть в Париж!
Артём сглотнул ком в горле.
— А у отца спроси! Он тебе даже на день рождения дешёвые машинки дарил! Сверх алиментов — ни копейки! А что купишь на эти гроши?! Ты растешь, всё горит… — неслось из кухни.
Артём впился в подушку, но крики пробивались даже сквозь неё. Вытер слёзы кулаком. Как сам не догадался… Когда отец ушёл, сказал: «Если что — звони». Вот он, случай.
Тихо приоткрыл дверь. Мать гремела кастрюлями, ворча. Артём неслышно проскользнул в прихожую, натянул кроссовки, прикрыл дверь, чтоб не щёлкнуло. Рванул к соседнему подъезду — к Лёхе Громову. У них был телефон.
Лёха обрадовался гостю.
— Мне позвонить надо, — Артём схватил трубку, набрал номер.
Хотел бросить, но в трубке хрипнуло:
— Алё?
— Пап, привет! — выдохнул.
— Кто это? — сухо.
Артём встретился глазами с Лёхой, отвернулся.
— Это я… Артём.
— Какой Артём?
— Пап?! — вскрикнул он, но в ответ — гудки.
Едва сдержался, чтобы не разрыдаться.
— Чё случилось? — Лёха нахмурился.
— В Москву не еду. Мать скупая, отец — сволочь.
— Давай я у своих попрошу. Одолжат.
— Не… Тебе потом влетит. Всё, иду.
***
Маленьким Артёмом мать души не чаяла: целовала, звала «зайкой», «солнышком», покупала игрушки без просьб.
Потом будто подменили. Отец ушёл — и в доме поселились крики, шлепки, подзатыльники. Последние обижали больше всего. Ни ласки, только окрики.
Артём думал сбежать. Но куда? Ему одиннадцать — работать не возьмут.
«Я не просил меня рожать. Повезло бы — родился у Лёхиных родителей…» — думал, шагая домой.
К четырнадцати привык. Уходил из дома, бродил по улицам. Или глушил материнские крики музыкой в наушниках.
В старших классах искал ласку у девчонок. Если не целовались — бросал, как мечтал бросить мать. Дома только спал. Ночами лежал, проклиная судьбу, мать, отца-предателя.
Учёбу забросил, но вытягивал на трояки. Попробовал всё — сигареты, портвейн, самогон, травку. Денег не хватило — не успел подсесть.
Как-то вернулся затемно. Мать встретила в прихожей. Замахнулась — он перехватил руку, сжал.
— Не смей! — рявкнул, оттолкнул.
Перед тем как хлопнуть дверью, увидел в её глазах страх.
С тех пор она не поднимала на него руку. Но кричала.
Они отдалялись. Может, мать и хотела иначе — но словно несло по накатанной. Артём ушёл в себя. Теперь крики разбивались о стену равнодушия.
После школы — армия. Обрадовался. Лучше служба, чем дома. Вернётся — заживёт отдельно.
Но скучал. Ждал писем. Мать сухо писала о быте, заканчивая всегда: «Береги себя. Мама».
Вернувшись, она встретила его со слезами. Но скоро всё повторилось. Гулял, приходил под утро. Мать рыдала, кричала.
Просила помочь — отмахивался: «Некогда».
Однажды привёл девушку с синими волосами и пирсингом.
— Моя невеста. Будет жить у нас.
Мать онемела.
Закрылись в комнате. Не тронул её — знал, мать за стеной слушает.
Утром девушка ушла. Мать зло бросила:
— Теперь шлюх таскать будешь?
— Что хочу, то и делаю! Квартира моя тоже! Не нравится — вали! — крикнул он, сжимая кулаки.
Она замерла. Он хлопнул дверью. Татьяна опустилась на пол, разрыдалась. Потом накинула пальто, вышла…
***
Татьяна сидела на скамейке. Слёзы вымывали злость, обиду. «Когда он стал таким? Я же любила… Кого мне ещё любить? Но мы чужие. Всё моя вина. Был ласковым мальчиком — а я пилилаОна подняла глаза и увидела его — Артём стоял перед ней с зонтом в руке, и в его взгляде, впервые за долгие годы, она прочитала что-то похожее на жалость.
