Вот история, адаптированная под русскую культуру:
**«Я НАШЛА ДЕВОЧКУ У ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ ПУТЕЙ И ВЫРАСТИЛА ЕЁ — 25 ЛЕТ СПУСТЯ ЕЁ ПРОШЛОЕ ПОСТУЧАЛОСЬ В ДВЕРЬ»**
— Погоди… что это?
Я замерла на полпути к вокзалу, услышав тихий звук, пробивавшийся сквозь вой февральского ветра. Холод щипал щёки, а порывы снега и льда кружили вокруг, будто пытаясь заглушить тот слабый плач.
Он доносился от путей. Я повернулась к полуразвалившейся будке путевого обходчика, едва заметной в снегу. У самых рельсов лежал тёмный свёрток.
Осторожно подошла ближе. Грязное, потрёпанное одеяло прикрывало что-то маленькое. Из-под него торчала крошечная рука — синеватая от холода.
— Господи… — выдохнула я, сердце бешено колотясь.
Я опустилась на колени и подняла её. Девочка. Годовалая, не больше. Губы посинели, плач был таким тихим, словно сил бояться у неё уже не осталось.
Прижала к груди, запахнула полы пальто и побежала в деревню — к нашей медсестре, Марии Ивановне.
— Зоя, что за…? — начала та, но, увидев свёрток у меня на руках, ахнула.
— Нашла у путей. Замёрзла почти.
Мария Ивановна бережно взяла ребёнка, осмотрела. — Холодная, но живая. Слава Богу.
— Надо в милицию позвонить, — потянулась она к телефону.
Я остановила её. — Отправят в детдом. Не выживет.
Медсестра заколебалась, потом открыла шкафчик. — Вот. Смесь осталась от внучки. Пока хватит. Но, Зоя… ты что задумала?
Я посмотрела на малышку, прижавшуюся к моей кофте. Она перестала плакать.
— Я её выращу, — тихо сказала я. — Иначе нельзя.
Сплетни начались мгновенно.
— Тридцать пять лет, ни мужа, ни детей, а тут — подкидышей подбирает!
Пусть болтают. Мне всегда было плевать на пересуды. С помощью друзей из сельсовета оформила документы. Родственников не нашли, пропажей никто не интересовался.
Я назвала её Алиной.
Первый год был адом. Бессонные ночи. Колики. Зубы. Я качала её, пела забытые колыбельные, которые сама едва помнила.
— Ма! — сказала она однажды утром, в десять месяцев, протягивая ко мне ручонки.
Слёзы покатились по щекам. После стольких лет одиночества — тихого дома, где кроме меня ни души — я стала чьей-то матерью.
В два года она была ураганом: гонялась за котом, рвала занавески, лезла везде. В три знала все буквы, а в четыре уже сочиняла целые истории.
— Да она вундеркинд! — качала головой соседка Галина. — Как ты с ней справляешься?
— Это не я, — смеялась я. — Она просто звезда.
В пять лет я начала возить её в садик в соседнем посёлке. Воспитатели глазам не верили.
— Она читает лучше семилетних! — говорили они.
В школу она пошла с каштановыми косами, которые я заплетала ей каждое утро — идеально, до последней волосинки. Я не пропускала ни одного родительского собрания. Учителя только и говорили:
— Зоя Николаевна, Алина — мечта любого педагога. Из неё выйдет толк.
Я расправляла плечи. Моя дочь.
Она выросла в статную, умную девушку — высокую, с ясными голубыми глазами, полными упрямства. Выигрывала олимпиады, конкурсы, даже областные научные выставки. Её знала вся округа.
А однажды, в девятом классе, она заявила:
— Мам, я хочу быть врачом.
Я моргнула. — Прекрасно, солнышко. Но как мы оплатим институт? Москва? Общежитие?
— Я получу стипендию, — твёрдо сказала она. — Всё устрою. Обещаю.
И устроила.
Когда пришло письмо о зачислении в медуниверситет, я рыдала два дня. От счастья и страха. Она уезжала от меня впервые.
— Не плачь, мам, — сказала она на вокзале, сжимая мою руку. — Я буду приезжать каждые выходные.
Конечно, не приезжала. Город поглотил её: пары, практика, экзамены. Сначала раз в месяц, потом раз в два-три. Но звонила каждый вечер без fail.
— Мам, я сдала анатомику на пять!
— Мам, сегодня на практике принимали роды!
Я слушала, улыбалась, гордилась.
На третьем курсе она позвонила с новостью:
— Мам, я познакомилась с парнем.
Его звали Сергей. Тоже студент-медик. На Новый год он приехал с ней — высокий, воспитанный, с добрыми глазами. Помог накрыть на стол, убрал посуду без напоминаний.
— Хороший, — шепнула я Алине на кухне.
— Правда? — она сияла. — И не волнуйся, учёбу не забросила.
После института она пошла в ординатуру. В педиатрию, конечно.
— Ты спасла меня, — сказала она. — Теперь я хочу спасать других.
Она приезжала реже. Я понимала — своя жизнь. Но хранила каждую её фотографию, каждую историю о маленьких пациентах.
А потом в один четверг раздался звонок:
— Мам… можно я завтра приеду? Мне нужно поговорить.
Голос дрожал. Сердце упало. — Конечно, дочка. Всё в порядке?
На следующий день она приехала одна. Без улыбки.
— Что случилось? — обняла я её.
Она села, сжала руки. — Ко мне в больницу пришли двое. Мужчина и женщина. Они… искали меня.
Я нахмурилась. — Как это?
— Они сказали, что мои дядя и тётя. Что их племянницу украли 25 лет назад.
Мир поплыл перед глазами. — И?
— У них были фотографии. ДНК-тесты. Всё сходится.
Тишина повисла в комнате.
— Они бросили тебя, — прошептала я. — Оставили умирать в снегу.
— Говорят, не они. Что мои родители бежали от насилия, потеряли меня на вокзале. Что искали годами.
— А родители?
— Погибли. Десять лет назад в аварии.
Я не знала, что сказать.
Алина взяла мою руку. — Они ничего не хотят. Просто рассказали правду. Что у меня есть двоюродные братья и сёстры. Что меня не выбросили.
Я медленно кивнула— И всё же, — сказала я, обнимая её крепче, — какая разница, кто тебя родил, если твоя настоящая мать всегда тут, готовая поддержать тебя на каждом шагу.
