Однажды на краю деревни в старом покосившемся доме поселилась молодая женщина.
Деревня чужаков не жаловала. Забеспокоились, вызвали участкового. Тот приехал, проверил документы, успокоил народ — мол, дальняя родственница бабки Аграфены, которая умерла лет пять назад в девяносто с лишним. «Отродясь у бабки Грани родни не было», — качали головами мужики.
А женщина тем временем обживалась. Вскопала заросший огород, посадила овощи. Смеялись над ней: кто сажает в июле? Но скоро грядки зазеленели — да так, что диву дались. «Тут не без чертовщины», — шептались соседи. С тех пор и прозвали её Ведуньей.
Людей она избегала, о себе не рассказывала, жила одна. А тайны всегда будят любопытство. Вскоре поползли слухи: будто сбежала она от богатого любовника, прихватив с собой кольца да бусы. Вот и затаилась в глуши.
Однажды у соседки ребёнок подавился. До больницы далеко, машины нет. Кинулась та к Марье-Ведунье. Та схватила мальчика, перевернула, стукнула по спине — и вылетела из горла пуговица.
С тех пор Марью уважали, но и боялись. А вот Иван к ней привязался. Мать его выла: «Куда тебя, дурака, понесло? Девки по деревне ходят, а он к вдове лезет!» Бывало, встанет перед домом, кричит, что зельем её сына опутала. Иван уводил мать, а сам возвращался к Марфе.
Жили они, не обращая внимания на пересуды. Через год родилась у них дочка Даша, а ещё через три — Настя. Постепенно люди отстали — своих забот хватает.
Однажды после грозы потекла крыша. Полез Иван чинить, оступился, упал. Марья привезла врача — тот велел срочно везти в город. Уговорила шофера, отвезла мужа, а сама к детям вернулась.
Через месяц к дому подкатила машина. Вынесли инвалидное кресло, усадили в него Ивана. Позвоночник сломан, ноги не ходят. «Бог наказал за колдовство», — злорадствовали бабы.
Марья вывозила его на крыльцо, не отходила ни на шаг. Ухаживала, любила. Перед такой верностью сплетни стихали. Даже поговаривали, что лечит она его, и скоро Иван встанет.
Сидел он на крыльце, вырезал детям игрушки, корзинки плел. Мужики завидовали: «Баба его на руках носит, а он хоть бы что!»
Любовь, говорят, творит чудеса. И правда, начал Иван понемногу подниматься. Однажды уронил нож, решил сам поднять — встал, да не удержался, рухнул со ступенек. Рядом коса стояла — Марья траву косила, не убрала. Задел её Иван при падении — лезвие вонзилось в шею.
Рыдала Марья страшно. Думали, следом за ним умрёт. Дочки едва оттащили её от гроба.
Осталась одна. Ни пенсии, ни заработка. Но не побиралась. Шептались, что продаёт украденные драгоценности.
Старшая Даша после школы уехала в город, выучилась на парикмахера. Приезжала — стригла односельчан, платили кто чем.
Без мужа в деревне тяжело. То забор поправь, то крышу подлатай. Мужики помогали — в надежде на ласку. Но Марья лишь кормила да водку ставила — дальше порога не пускала.
Разозлились бабы. Пришли толпой, кричат: «Поделись секретами молодости! Да кольцами поделись, а то сожжём!»
Говорят, вышла к ним Марья — вся седая, лицо как пепел. Отпрянули женщины. Как за ночь постарела? Колдунья и есть…
После смерти Ивана здоровье Марфы сдало. Болела часто, дальше огорода не ходила. В магазин Настю посылала.
А Настя выросла бойкой да красивой. Выпускные на носу, а ей бы танцевать. Как-то вечером собралась в клуб — Марья не пустила. Ссора вышла громкая, вся деревня слышала.
Соседка Фёкла видела, как выскочила Настя из дома, как мокрая кошка. Ночью — стук в окно. Выбежала Фёкла, а Настя в слезах: «Мама… Мамка…»
Пришла Фёкла к Марье — та лежит у печи мёртвая, кровь на виске.
Утром участковый приехал. Настя рассказала: ругались, она толкнула мать, убежала. Клялась, что та была жива. Фёкла подтвердила, хоть и не помнила толком. СписаИ когда колесо деревенской молвы сделало новый оборот, вспомнив наконец добрым словом и Марфу, и Ивана, и даже пропавшую Настю, пепелище их дома заросло бурьяном, а вместе с ним — и последние следы этой горькой истории.