Если бы только знать заранее…
Автобус трясло на ухабах. Водитель сквозь зубы ругался, объезжая заполненные талой водой ямы, порой выскакивая на встречку. Народу внутри было немного — рабочий день в разгаре.
Дмитрий смотрел в окно на потемневший, осевший снег. Ещё немного — и он растает, а там и до лета рукой подать. Автобус снова подбросило, водитель громко выругался.
— Чёртовы дороги, колёса отлетят.
Впереди показалась ограда кладбища, за которой темнели ряды памятников.
Каждый раз, приезжая сюда, Дмитрия охватывало гнетущее ощущение неизбежности и быстротечности жизни. Думать о том, что когда-нибудь и он упокоится здесь, не хотелось. Но он ехал не по зову сердца — а по долгу, по ритуалу. Так положено. Навещать родных в определённые даты. Стыдясь собственных мыслей, он тяжело вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Двери с лязгом распахнулись, пассажиры выходили, разминая затекшие ноги. Люди сразу потянулись к рядам искусственных цветов у забора. Дмитрий медленно прошёл, ища живые. Пестрота восковых лепестков резала глаза. В конце ряда он заметил женщину с ведром красных гвоздик.
Купив четыре цветка, он вошёл на кладбище. Дорожки тонули в лужах. Он обходил их, но под рыхлым снегом по краям тоже хлюпало. Поздно пожалел о старых зимних ботинках.
Он дошёл почти до леса и свернул налево. Могилу жены нашёл сразу — по кресту. «Пора бы памятник. Или подождать? Сын потом на двоих сделает?» Временных крестов вокруг почти не осталось. Он окинул взглядом «город мёртвых» — сколько новых могил с осени…
Перешагнул через низкую оградку, встал в снег, притоптал его. Ноги промокли.
— Здравствуй, Наташа.
С выцветшей фотографии в рамке ему улыбалась жена. Этот снимок он любил. Запомнил её такой, хотя здесь ей всего тридцать шесть.
Вспомнил тот день рождения. С утра сбегал за цветами, вернулся — а она уже нарядилась в новое платье. Он подарил ей золотые серёжки. Она тут же вдела их и засмеялась. Он успел снять этот момент. Как будто вчера…
— С днём рождения. Тебе бы пятьдесят шесть сегодня. — Он прикинул, куда положить гвоздики.
Вся могила была утыкана искусственными цветами. Они не выгорели, словно их поставили только вчера.
Дмитрий наклонился, вытащил из снега жёлтую ветку перед крестом, воткнул её в снег в ногах. На освободившееся место положил гвоздики. Земля промёрзшая, хрупкие стебли не проткнут, снег растает — цветы всё равно упадут. Они выглядели скромными рядом с яркими искусственными бутонами. Но они были живыми.
— Скучаю. Но часто приходить не могу. Прости и не сердись. Я заслужил лежать здесь, а не ты. Но жизнь распорядилась иначе…
Он говорил долго, рассказывал новости, глядя на портрет, пока ноги не онемели от холода. Тишину нарушало лишь карканье ворон. От этого становилось ещё тоскливее.
— Пойду, Наташенька. Надел старые ботинки — промочил ноги. И отругать некому. Приду после Пасхи, когда подсохнет. Тогда и могилу приберу, новую фотографию принесу, такую же. Красивая ты тут очень. Прости меня… — Он вздохнул, перешагнул оградку и, не оглядываясь, пошёл к выходу.
На остановке уже ждали автобуса. Когда он наконец сел, пальцев ног почти не чувствовал.
Дома он еле дошёл до дивана. Снял мокрые ботинки и носки, поставил чайник. Выпил два стакана чая с мёдом, надел сухие шерстяные носки, включил телевизор. Шёл какой-то фильм. От чая разморило, потянуло в сон…
***
Ольга пришла к ним на стройку после техникума. Молоденькая, с веснушками, улыбка — как солнце из-за туч. Дмитрий не мог отвести от неё глаз. У него жена, сын в третьем классе, а он — как заворожённый. А что делать, если она всё время попадается на глаза?
Как-то перед Новым годом они встретились на остановке. Ольга куталась в воротник пальто. В больших глазах отражались огни фонарей. Дмитрий украдкой поглядывал на неё. Когда подошёл автобус, он протиснулся следом за ней и сел рядом.
— Здравствуй, Оля. Домой?
— Да. А ты?
— И я. — Он помолчал. — Ёлку уже нарядили?
— Нет. В детстве отец всегда живую покупал. Она лежала на балконе. А тридцать первого декабря мы всей семьёй её наряжали. И запах — сразу праздник!
— Сегодня как раз тридцать первое. У тебя на балконе живая ёлка? — спросил он.
Ольга рассмеялась звонко. Он залюбовался.
— Родители далеко, а у меня — искусственная. Сейчас приду, соберу её, украшу. Обязательно повешу конфеты — как мама делала. Потом чай попью, на неё посмотрю.
Дмитрий живо представил комнату, ёлку, Ольгу, тянущуюся с шаром… А в кухне — шумящий чайник…
— Можно я с тобой? В гости? — неожиданно вырвалось у него.
— Зачем? — она смутилась.
— Помогу ёлку наряжать. Потом чай попьём. — Он сгорал от стыда за свою наглость.
А вдруг она сейчас подумает о нём что-то плохое?
— У меня жена с сыном ёлку уже две недели назад нарядили. Пришёл — а она готова. Сын не выдержал. А мне так хочется праздника…
— Ладно. Поехали, — просто сказала Ольга.
Он собрал ёлку, они вместе украсили её, смеялись, толкались. Будто знали друг друга давно. Потом пили чай… Уходить не хотелось.
А в новогоднюю ночь снова пришёл к ней. Не помнил, что наврал жене. Вру — помнил. Помнил, как Наташа посмотрела на него, словно всё поняла. Но остановиться не мог. Тянуло к Ольге, как в омут.
Так и стал к ней ходить. Ольга ничего не спрашивала. Только иногда он видел в её глазах тоску. Такую же, как в глазах Наташи, когда возвращался домой.
Однажды он шёл домой, решив всё рассказать жене. Не мог больше. Наташа будет плакать, кричать — пусть. Лишь бы не запретила видеться с сыном. НоОн дожил до глубокой старости, так и не простив себя за то, что когда-то не хватило сил быть счастливым.
