Серая тень
Я выглянул в окно. На детской площадке возились ребятишки. Их матери, стоя неподалёку, о чём-то оживлённо беседовали, поглядывая на малышей. Лавка у подъезда припорошена снегом.
Николина быстро надела чёрные сапоги, тёмно-коричневое пальто, вязаную шапку в тон, схватила кожаную сумку и вышла из квартиры. Замерла на секунду, прислушиваясь, не слышно ли шагов на лестнице, щёлкнула замком и спустилась вниз.
Со стороны её можно было принять за старушку. Лишь вблизи становилось ясно — женщине лет пятьдесят, не больше. Лицо невыразительное, с узкими глазками и тонкими губами. Взглянешь — и тут же забудешь.
Она поселилась в этом доме двадцать лет назад. Ни с кем не зналась, всех сторонилась. Сперва, по обычаю, соседки забегали — то соль попросить, то яйцо взаймы, когда в магазин бегать некогда. Николина приоткрывала дверь на цепочке, бубнила, что ничего нет, и тут же захлопывала замок. Вскоре к ней перестали стучаться.
Гостей у неё не водилось. Казалось, и вовсе никого у неё нет на белом свете, оттого такая нелюдимая.
Родня, конечно, имелась. В провинциальном городке жила младшая сестра с семьёй. Но Николина с ней не общалась. Может, оттого, что вся красота досталась сестре? Кто знает…
Чужие в её квартире бывали редко — разве что сантехник или проверяющий из газовой службы. Она дотошно изучала удостоверения, порой даже звонила в контору, чтобы удостовериться.
Вреда никому не причиняла. Не грубила, не сплетничала, да и разговоров не заводила. Поздоровается — и дальше, глаза в пол.
За глаза её звали «синим чулком», серой тенью или старой девой. Работала бухгалтером в конторе — сидела за столом с каменным лицом, но дела вела чётко, за что начальство её терпело. Одевалась в тёмное, строгое, волосы гладко зачёсывала в тугой пучок.
Лет в тридцать ей захотелось ребёнка. Тогда-то и появился в её жизни единственный мужчина — шофёр Виктор. Захаживал иногда. Она покупала ему рубашки, которые он оставлял у неё. Женат был.
То ли жена прознала про шашни Виктора с бухгалтершей, то ли доброжелатели просветили, но через пару месяцев он уволился и пропал. А Николина так и не забеременела. Это была её единственная любовь.
Она быстро утешилась — мол, одной ребёнка не поднять. Да и кто знает, каким вырастет сын? Девочку же и вовсе не хотела. Зачем плодить таких же некрасивых и одиноких, как она сама?
Как-то набрала в магазине полный пакет. Подошёл мужчина, предложил донести.
“Сама донесу”, — отрезала Николина и одарила его таким взглядом, что тот поспешно отступил.
“Ишь, доброхот. Поможет, а потом по голове стукнет да кошелёк стащит. Не на такую нарвался”, — думала она по дороге домой.
Обмануть её было невозможно. Считала в уме, будто с калькулятором. Кассирша пробивает чек — а Николина уже знает, на сколько её обсчитали. Не кричала, не ругалась — просто смотрела ледяным взглядом. Кассирша, краснея, пересчитывала и сдавала недостачу.
Однажды в субботу, перед самым Новым годом, в дверь позвонили. Николина прислушалась. Звонок повторился. Подошла к двери, глянула в глазок — показалось, что на площадке стоит её сестра.
“Кто там?” — спросила она, чувствуя, как странно ёкнуло сердце.
“Тётя Ника, это я, Оля, ваша племянница”, — донёсся приглушённый голос.
“Племянница? Чего тебе?” — недоверчиво переспросила Николина.
“Как она меня нашла? И зачем?” — мелькнуло в голове. Потом вспомнила — когда-то ездила к сестре хвастаться новой квартирой. Видимо, тогда и оставила адрес. На всякий случай. О племяннице даже не подозревала. Значит, сестра родила. Губы Николины криво дрогнули.
Больше она туда не ездила. Нечем было хвастаться.
“Тётя, мне нужно с вами поговорить, откройте”, — снова зазвучал голос.
То ли дрожь в голосе племянницы, то ли любопытство взяли верх — Николина нарушила своё правило и открыла дверь.
“Зачем приехала?” — спросила она с порога.
А сама разглядывала девушку — вылитая сестра в молодости. Чуть выше ростом, с милым лицом и такими же серыми глазами, но не холодными, а ясными. Тёмные кудряшки выбивались из-под шапки.
Девушка ждала приглашения войти. Не дождавшись, торопливо заговорила:
“Тётя, мне не к кому больше обратиться. Мой сын тяжело болен. В Москве профессор сказал, что нужна срочная операция”. — Оля замолчала, ожидая реакции, но тётя молчала. — “Нужны деньги. Я везде просила, но сумма большая. Мама сказала, что только вы можете помочь. Вот я и приехала”. Голос её дрогнул. — “Простите… Вы бы видели его…” — она закрыла лицо руками, пошатнулась.
Что-то кольнуло Николину в груди. Представила себя на месте племянницы — сын болен, помощи ждать неоткуда… Сердце сжалось от жалости — и к Оле, и к себе, и к мальчику, о котором она даже не знала.
“Входи”, — сказала Николина, пропуская племянницу в прихожую. Взгляд её скользнул по мокрым сапогам. — “Подожди тут”.
Раздеться Олю не пригласили. Та робко заглянула в комнату — светлая, просторная, вся в дорогой мебели. Такое только в кино видала. Страшно было дышать, не то что ступать.
“Вот, возьми”, — Николина протянула свёрток. — “Там хватит на операцию”.
Оля осторожно взяла свёрток, прижала к груди.
“Спасибо…” — прошептала она.
“Сколько ему?” — сухо спросила Николина.
“Два года. Он такой смышлёный, вы бы видели…” — Оля оживилась, готовая рассказывать часами.
Николина поморщилась. Её-то материнское счастье обошло. Зачем слушать про чужое?
“Муж есть?” — перебила она.
“Есть… Он на войне. Пошёл, чтобы денегОна завязала свёрток потуже, сунула его под пальто, и, прошептав ещё одно “спасибо”, вышла в морозную новогоднюю ночь, а Николина впервые за многие годы почувствовала, что её серая жизнь вдруг обрела смысл.
