**Голубая жилка**
Как же Ваня любил её. Сходил с ума, ночами под окнами стоял, лишь бы мельком увидеть её тень. Казалась она ему недосягаемой, словно птица, что вот-вот улетит. Глядел на её бледную кожу, сквозь которую просвечивали тонкие синие прожилки, и сердце сжималось в груди.
На школьном ёлке он набрался смелости пригласить её на танец. Елизавета была невысокой, и танцевать с ней оказалось неудобно. Руки дрожали, ладони вспотели, а под пальцами её тонкий стан будто горел. Когда музыка смолкла, он с трудом оторвался от неё, будто вынырнул из глубины, и наконец смог вздохнуть полной грудью.
Удивляло его, почему другие не глядят на неё так же.
Сашке, к примеру, нравилась статная Надя — крепкая, с длинными ногами. Когда та бегала на физкультуре, её высокий хвост раскачивался, как маятник, а над остальными девчонками она возвышалась чуть ли не на голову.
Но Ваниным идеалом была хрупкая Елизавета. Мысли о ней не давали покоя — навязчивой мечтой, болезнью. Мать Ваню не одобряла эти вздохи. «Симпатичная, да только слабая. Какая из неё хозяйка? И имя какое-то нерусское, чуждое. Уговори его в Москву податься, в университет. Пусть забудет эту худышку».
Отец поддержал, поговорил с сыном по-мужски. Рассказал, какие в столице перспективы, что готовы даже платить за учёбу, если не пройдёт по конкурсу. И Ваня согласился.
В общежитии он повесил над кроватью фотографию — увеличенный кадр со школьного выпускного. Но Елизавета осталась в прошлом, а он был молод. Заводил романы, набирался опыта, а в глубине души хранил образ той самой хрупкой девчонки.
Потом встретил Ольгу. С ней не тряслись руки, голова оставалась ясной. Они понимали друг друга без слов. С ней было спокойно, надёжно. И тень Елизаветы постепенно отступила.
После учёбы Ваня женился на Ольге и остался в Москве. Мать была рада — куда лучше, чем та загадочная Лиза.
Через год у них родилась дочка Машенька. Ване казалось, он сходит с ума от любви к крохе. Если та чихала, он готов был мобилизовать всех врачей столицы. А Елизавета осталась лишь воспоминанием из далёкой юности.
Однажды позвонила мать: «Отца в больницу положили. Операция. Приезжай, мало ли что».
Маша болела, и Ольга осталась с ней дома. Ваня взял отпуск и уехал один.
Москва провожала его ледяным дождём, а родной город встретил золотым листопадом и тёплым солнцем. Отец держался молодцом, не паниковал.
Операция прошла хорошо. Мать почти не отходила от палаты, и Ваня был предоставлен сам себе. Опасность миновала, можно было возвращаться к семье.
Обратно он шёл пешком, не торопясь. Страх за отца отпустил, и настроение стало легче. Шуршал листьями, вдыхал осенний воздух.
Впереди у подъезда остановилась женщина с коляской. Поправляла одеяльце. Сердце ёкнуло — узнал её раньше, чем осознал.
— Здравствуй, — сказал он, подходя.
Елизавета подняла голову, улыбнулась. Всё то же узкое лицо, прозрачная кожа с голубоватыми прожилками, всё тот же отстранённый взгляд.
— Привет. К родителям приехал? — спросила она.
— Отца прооперировали. Всё хорошо.
— Слава Богу. А это твой? — он кивнул на коляску.
— Мой.
В её голосе он сразу уловил: замужем нет.
Сжалось сердце — так захотелось прикрыть её лицо ладонями и поцеловать прямо здесь, на улице. Провожал её до дома, расспрашивал об одноклассниках. Рассказал о себе, не дожидаясь вопросов. Помог занести коляску. Она жила всё там же — родители перебрались в деревню, оставив ей квартиру.
— Заходи как-нибудь, — сказала она на прощание.
Он хотел предложить войти прямо сейчас, но промолчал. По-прежнему казалась ему недостижимой.
На следующий день купил букет роз и пошёл к ней. Она не удивилась, только попросила тише — дочка спала.
— Чай будешь? — предложила она на кухне, ставя цветы в вазу.
— Спасибо, мать и так откормила.
Близость её будоражила. Он снова чувствовал тот же трепет. Елизавета поставила вазу на стол. Их лица оказались рядом. Он заметил, как на её виске пульсирует голубая жилка.
Не выдержал, наклонился и коснулся губами. Она замерла, потом обняла его, прижалась, словно тростинка к дубу. Он легко поднял её, усадив на край стола…
Из комнаты раздался плач. Елизавета оттолкнула его и побежала к дочке. Ваня с силой выдохнул, вышел на кухню. Она стояла с ребёнком на руках, в глазах девочки ещё блестели слёзы.
— Мне пора, — прохрипел он.
Она кивнула, проводила до двери. Он уже взялся за ручку, когда услышал шёпот:
— Она засыпает рано. Приходи после десяти.
Резко обернулся — не ослышался ли? Она смотрела с отчаянием и надеждой.
Возвращаясь, пытался разобраться в себе. Если бы услышал это в юности — носился бы от счастья. А теперь понимал: один шаг — и жизнь уже не будет прежней. Жалел, что сорвался. Если бы не дочка…
Дома принял душ, выпил кофе. Голова прояснилась. Решил: не пойдёт. Что скажет матери? Но стоило вспомнить её жилку, ту дрожь — и сомнения возвращались.
Вечером пришла мать, усталая.
— Отец поправляется. Можешь ехать к своим.
Так и решилось. В ту же ночь он уехал. Зашёл в больницу проститься — отец уже шутил.
— Чего рано-то? — спросил он.
— Работа. Да и Маша болеет.
— Ах, мать напрасно панику подняла…
В купе, под стук колёс, он представил, как Лиза ждёт у окна, всматривается в темноту.
*Это не измена. Это был не я — а тот мальчик, что когда-то дрожал от её прикосновений. А сейчас я люблю Ольгу и Машу.*
Утром он был дома. Ольга, не ожидавшая его так рано, обрадовалась. Проснулась Маша, бросилась к нему с криком: «Папа!»
ОбОн крепко обнял дочь, поцеловал жену и понял, что его настоящее — вот здесь, в этом доме, где его любят и ждут.
