Записка на холодильнике
Проснулась Пелагея Фёдоровна, как всегда, затемно – в половине седьмого. За окнами ещё густела ночная тьма, но её внутренние часы, сорок лет не знавшие сбоев, работали чётко. Поднялась, накинула поношенный халат и заковыляла на кухню, чтобы вскипятить воду в закопчённом чайнике.
На дверце холодильника белел клочок бумаги, пришпиленный магнитиком в виде матрёшки. Странно – вечером его точно не было.
Дрожащими пальцами старушка сняла записку и щёлкнула выключателем. Почерк был незнакомый, корявый – будто писал левша или человек в спешке.
«Пелагея Фёдоровна! Покорно прошу прощения за беспокойство. Я – ваша соседка напротив, из квартиры 56. Звать меня Аграфена Семёновна. Очень стыдно, но кроме вас просить не у кого. Не могли бы вы одолжить немного сахару? Отдам непременно. С глубочайшей благодарностью, Аграфена Семёновна Морозова.»
Пелагея Фёдоровна нахмурила седые брови. Какая Аграфена в пятьдесят шестой? Там же с прошлой зимы жил шумный семейный клан Белоусовых – трое детей, вечно топающие над головой. Всю подъездную братию она знала как свои пять пальцев – всё-таки десять лет председательствовала в домкоме.
Чайник зашипел, выплёвывая струйки пара. Отложив записку, старушка принялась колдовать над завтраком, но на душе скребли кошки. Как эта Аграфена пробралась в квартиру? И почему она не слышала, что Белоусовы съехали?
Позавтракав, Пелагея Фёдоровна накинула платок и вышла на площадку. Прислушалась у двери квартиры 56. Ни детского гомона, ни привычного топота – лишь приглушённое бормотание телевизора.
Робко нажала кнопку звонка.
— Кто там? — донесся хрипловатый голос.
— Пелагея Фёдоровна из пятьдесят пятого. Вы записку о сахаре оставляли?
Щёлк запора, дверь приоткрылась на цепочке. В щели мелькнул обветренный лоб и один настороженный глаз.
— Это вы Пелагея Фёдоровна? — недоверчиво переспросил голос.
— Я. А вы Аграфена Семёновна?
— Да, да. Милости просим.
Цепочка отстегнулась. Переступив порог, Пелагея Фёдоровна остолбенела. Вместо привычного детского хаоса — скромная обстановка с налётом старины: полированные комоды, выцветшие салфеточки, портрет Брежнева на стене.
— Присаживайтесь, голубушка, — указала хозяйка на венский стул. — Чаёк с вареньем предложить?
— Благодарю покорно.
Присмотревшись к соседке, Пелагея Фёдоровна оценила её лет на семьдесят пять. Серебристая косичка, ладненький ситцевый сарафан, но главное — глаза, живые и пронзительные.
— Простите великодушно за беспокойство, — засуетилась Аграфена Семёновна с подносом. — Сахарок-то вышел, а в лавку выйти — ноги не поднимаются.
— Пустяки, милая. Только скажите — куда же Белоусовы подались? Вдруг съехали?
Хозяйка замерла с жестяной баночкой в руках.
— Белоусовы? Не припоминаю таких. Я тут с доперестроечных времён проживаю.
— Да как же? Они же с детьми…
— Детей в этом подъезде не было лет двадцать. Вы, родная, видно, с кем-то спутали.
У Пелагеи Фёдоровны закружилась голова. Не может быть! Она же на прошлой неделе видела младшего Белоусова с велосипедом.
— Аграфена Семёновна, как же вы записку-то мне подбросили? Я всегда на щеколду закрываюсь.
Старушка растерянно заморгала.
— Какую записку, матушка?
— Да вот же, про сахар.
— Не писала я ничего. Больно вам померещилось.
Достав из кармана злополучный листок, Пелагея Фёдоровна протянула его соседке. Та поднесла бумагу к глазам, долго водила по строчкам костлявым пальцем.
— Не моё, — наконец вынесла вердикт. — В жизни не писала. Хоть фамилия и верная.
— Так кто же тогда…
— Может, домовой пошутил? — усмехнулась Аграфена Семёновна.
Пелагея Фёдоровна почувствовала, как земля уходит из-под ног. Соседка явно не лгала, но кто же оставил записочку?
— Знаете что, — поднялась она, — я вам сахарку принесу. А эту бумажку вы придержите — авось вспомнится.
— Спасибо, голубушка. Добрая душа.
Возвращаясь к себе, старушка ловила себя на том, что задаёт всё больше вопросов. Насыпав сахара в жестяную коробку из-под монпансье, она опять отправилась к соседке.
— Можно вас ещё об одном спросить?
— Да хоть о десяти, родимая.
— Не припоминаете семью Белоусовых? Большая семья — он, она, трое ребятишек.
Аграфена Семёновна закачала головой.
— Нету памяти, родная. Хотя… погодите. Вроде бы давным-давно жили тут какие-то. Да куда мне помнить — голова, как решето.
— А с кем-то из соседей общаетесь?
— Да с кем там общаться-то? Все молодые, делают карьеру. Только дед Тихон с первого этажа захаживает, продуктами снабжает.
Пелагея Фёдоровна знала деда Тихона — покруче дворника в доме не было.
Спустившись вниз, она постучала в знаменитую «дедову берлогу».
— Ба, Пелагея Фёдоровна! — обрадовался старик. — Милости просим, самоварчик как раз закипел.
— Спасибо, но не время. Скажи, Тихон, кто в пятьдесят шестой живёт?
— Да Аграфена-горюшка.
— А Белоусовы где же?
— Какие Белоусовы? — нахмурился дед.
— Ну, семейство, что там раньше…
— Матушка, ты что, сбрендила? — приложил Тихон ладонь ко лбу собеседницы. — Никаких Белоусовых не было. Аграфенушка там с восьмидесятых годов проживает.
— Но я же их видела!
— Надо к знахарке сходить, — покачал головой старик. — Бабка Ефросинья травками полечит.
Словно подкошенная, Пелагея Фёдоровна побрела к себе.На следующее утро Пелагея Фёдоровна проснулась от тихого шороха у холодильника и, приоткрыв глаза, увидела, как бледная рука Аграфены Семёновны, пройдя сквозь дверцу, оставляет новую записку перед тем, как раствориться в утреннем полумраке.
