26 октября, вторник.
– Ну хватит нюни распускать, ты же мужик! – Тамара резко хлопнула дверцей духовки, отчего противень звякнул. – Чего разревёлся, будто дитя малое?
Игорь сидел за кухонным столом, сжав виски ладонями. Пальцы влажные от слёз, спина сгорблена, будто несёт невидимую ношу.
– Тамара, да как ты не понимаешь… Это же мама… – прошептал он хрипло.
– Мама, мама! – передразнила она, шумно ставя сковороду на плиту. – Восемьдесят пять лет – возраст почётный. Кому-то и пятидесяти не дано.
Игорь поднял на неё заплаканные глаза.
– Как можно так говорить? Она тебе как родная была.
– Родная, – фыркнула Тамара, помешивая жаркое. – Особенно когда учила, как борщ солить и внуков воспитывать. Тридцать лет её наставлений – и хватит!
Она села напротив, энергично накладывая себе еду. Аппетит не пропал, хотя с кладбища вернулись всего пять часов назад.
– Хватит убиваться, – сказала она, закусывая чёрным хлебом. – Покойников слёзами не вернёшь. Давай лучше о деле – её двушку в центре продать надо, пока курс доллара не упал.
Игорь вскочил, стул грохнул об пол.
– Ты вообще слышишь себя?! Мать ещё не остыла, а ты о деньгах!
– А когда обсуждать? – невозмутимо продолжила она. – Через полгода? Через десять лет? Квартира простаивает, коммуналка капает. Надо с умом, Игорь.
Он схватился за голову. Весь этот месяц был как кошмар. Мама угасала медленно, в больничной палате. Он дежурил у постели, менял капельницы, слушал её хриплое дыхание. А Тамара ни разу не пришла – то мигрень, то простуда, то «ой, на работе аврал».
– Пойду в комнату, – пробормотал он.
– Куда это? Садись, ешь. Картошка остынет.
– Не лезет.
– Организму силы нужны. Горе – не повод голодать.
Он вышел на балкон. Октябрьский ветер тут же обжёг лицо. Внизу дети гоняли мяч, смеялись. Жизнь шла своим чередом, а у него внутри всё оборвалось.
Мамы не стало. Исчез последний человек, помнивший его маленьким, беззащитным, любимым без условий. Тамара никогда не понимала этой связи. Для неё свекровь была лишь источником советов и лишних хлопот.
Дверь скрипнула.
– Игорек, заходи, простудишься, – Тамара протянула ему кружку с чаем. – Пей, согрейся.
Он взял дрожащими пальцами.
– Скажи честно… Ты её хоть чуть-чуть любила?
Она пожала плечами.
– Любила, не любила… Какая разница? Жили же вместе – и ладно.
– Ладно, – повторил он. – Да, просто «ладно».
Тамара прищурилась.
– Ты чего это? Наша жизнь тебе не нравится?
– Не знаю, – честно ответил он. – Сейчас вообще ничего не понимаю.
Они молча смотрели во двор. Тамара куталась в клетчатый плед, Игорь пил чай, который уже остыл.
– Помнишь, как она тебя пирожки с капустой учила печь? – вдруг спросил он.
– Ещё бы! Три часа мне уши прожужжала: «Тесто не так раскатываешь, фарш не так кладёшь!»
– А как радовалась, когда Вовка впервые сказал «бабуля»…
– Все бабки радуются, – отмахнулась она.
Он поставил кружку.
– А в прошлом году, когда у неё грипп был… Ты ведь в больницу суп носила?
Тамара замолчала. Этого не было – передачи носил он, а она в это время с подругами по телефону обсуждала, какой он «маменькин сынок».
– Пойдём внутрь, – буркнула она. – Зябко.
Вечером приехал сын Владимир с женой Ларисой. Молодые выглядели растерянными – смерть для них была чем-то далёким, почти книжным.
– Пап, держись… – Вова обнял его.
– Держусь, сынок.
– Бабуля была золото…
– Была, – прошептал Игорь, чувствуя, как снова подкатывает ком к горлу.
Лариса неловко переминалась:
– Игорь Семёнович, примите наши соболезнования…
Тамара внесла поднос с пирогами.
– Садитесь, чай пить будем! Варенье сливовое – своё, с дачи.
– Мам, может, не сейчас? – осторожно сказал Вова.
– А когда? – удивилась она. – Жизнь не остановится из-за смерти.
Она разлила чай, деловито резала пирог. Как будто не похороны, а обычный семейный ужин.
– Кстати, – повернулась она к невестке, – вам с Вовой квартиру бабушкину не взять? Всё же своё жильё лучше съёмного.
Молодые переглянулись.
– Мам, рано ещё… – начал сын.
– Почему рано? Ремонт свежий, район престижный. Ипотеку не потянете – продадим и деньгами поделимся.
Игорь стукнул кулаком по столу.
– Хватит! Мать в земле ещё не остыла, а ты наследство делишь!
– Не кричи, – холодно сказала Тамара. – Я практично мыслю – это не преступление.
– Практично?! – он вскочил. – У тебя душа вообще есть?!
– Душа дуНо когда он посмотрел в её глаза, где не было ни капли раскаяния, понял – тридцать лет совместной жизни не сделали их родными, и теперь гробовой холод между ними останется навсегда.
