— Ну хватит реветь, как девчонка! — Люба резко развернулась от плиты, размахивая половником. — Что за концерт устроил?
Иван сидел за кухонным столом, уткнувшись лицом в ладони. Плечи его подрагивали, а между пальцев стекали мокрые дорожки.
— Любка, ну как ты не понимаешь… Это же мамка была… — прохрипел он сквозь слёзы.
— Мамка, мамка! — передразнила жена, ставя кастрюлю на стол с грохотом. — Восемьдесят три года прожила, разве этого мало? Иным и до шестидесяти не дотянуть.
Иван поднял на неё покрасневшие от слёз глаза.
— Как ты можешь так? Она же тебя любила, как родную.
— Любила, любила, — фыркнула Люба. — Особенно когда учила, как суп солить и внуков пеленать. Тридцать лет её нравоучений терпела.
Она села напротив, накладывая себе щи. Ела с аппетитом, хотя с похорон свекрови прошло всего несколько часов.
— Хватит убиваться, — сказала она, отламывая хлеб. — Мёртвых не вернёшь. Лучше подумай, что с её квартирой делать. Продавать надо, пока рынок не рухнул.
Иван вскочил, стул грохнул об пол.
— Ты совсем охренела! На похоронах была, а уже о бабках думаешь?!
— А когда думать? — спокойно продолжила Люба. — Через год? Через пять? Квартира пустует, а коммуналка капает. Надо головой шевелить, Вань.
Он схватился за виски. Последние месяцы казались кошмаром — мать медленно угасала в больнице, а он каждый день сидел у её кровати, сжимая её тонкие пальцы. Люба ни разу не пришла — вечно находила отговорки:
— Голова раскалывается.
— Температура, не хочу заразить.
— На работе завал, не вырваться.
А теперь, когда всё кончилось, её волнуют только деньги.
— Пойду в комнату, — буркнул Иван, выходя из кухни.
— Куда это? Садись, ешь, пока горячее.
— Не лезет.
— Напрасно. Организму силы нужны.
Он вышел на балкон. Октябрьский ветер сразу обжёг лицо. Внизу дети играли в футбол, жизнь шла своим чередом. А у него внутри всё рушилось.
Мать ушла, оборвав последнюю нить с детством, с домом, с временем, когда он был кому-то по-настоящему дорог. Люба этого никогда не понимала — для неё свекровь была лишь обузой.
Дверь скрипнула.
— Вань, иди в тепло, простудишься, — Люба протянула ему кружку чая. — Выпей, согрейся.
Он взял её дрожащими руками.
— Люб… Скажи честно, ты хоть чуть-чуть её любила?
Женщина пожала плечами.
— Какая разница теперь? Жили же как-то.
— Как-то, — повторил Иван. — Да, именно так.
Люба пристально посмотрела на него. В глазах мелькнуло что-то похожее на тревогу.
— Ты чего это? Наша жизнь тебе не нравится?
— Не знаю, — честно ответил он. — Сейчас вообще ничего не понимаю.
Они стояли молча. Люба куталась в халат, а Иван пил чай маленькими глотками.
— Помнишь, как мама тебя пирогам учила? — вдруг спросил он.
— Ещё бы. То тесто не то, то начинка не та. Надоела со своими советами.
— А как она радовалась, когда Вовка впервые «бабуля» сказал?
— Ну и что? Все бабки радуются.
Иван поставил пустую кружку на перила.
— А помнишь, как ты ей в больницу передачи носила, когда она с воспалением лежала?
Люба замолчала. Этого не было — передачи таскал Иван, а она в это время жаловалась подружкам, что муж семью забросил.
— Пойдём внутрь, — сказала она. — Зябко.
Вечером приехал сын Вова с женой Катей. Молодые выглядели растерянными — смерть была для них чем-то далёким.
— Пап, как ты? — Вова обнял отца.
— Тяжело, сынок.
— Бабушку жалко. Она была золото.
— Была, — прошептал Иван, и комок снова подкатил к горлу.
Катя неловко переминалась.
— Иван Семёнович, примите соболезнования. Бабушка была душевный человек.
— Спасибо, дочка.
Люба вышла с подносом.
— Садитесь, чай пить будем. Пирог купила, с яблоками.
— Мам, может, не время? — осторожно сказал Вова.
— А когда время? Жизнь-то идёт.
Она разрезала пирог, будто это обычный семейный ужин.
— Кстати, — обратилась она к Кате, — может, вам квартиру бабушкину взять? Всё же своё жильё.
Вова и Катя переглянулись.
— Мам, рано ещё об этом…
— Почему рано? Квартира хорошая, центр, транспорт рядом.
Иван резко встал.
— Люба, хватит! Мать в земле ещё не остыла, а ты уже наследство делишь!
— Иван, не орей при детях, — холодно сказала она. — Дельные вещи говорю.
— Дельные?! — он чуть не разорвал воздух руками. — У тебя одни деньги на уме!
Люба сжала губы.
— А что по-твоему делать надо? Рыдать в подушку? Пользы-то сколько?
— Пользы?! — Иван задыхался от ярости. — Хоть бы память уважила! Хоть бы день переждала!
— Всё уже было. И на кладбище, и дома. Хватит.
Вова встал, взял отца за плечо.
— Пап, успокойся. Я понимаю…
— Ничего ты не понимаешь! — вырвалось у Ивана.
Он выбежал в коридор, прислонился к стене. Сердце колотилось, как загнанное. Из кухни доносился шёпот:
— Что с папой?
— Расстроился сильно, — отвечала Люба. — Маменькин сынок, что с него взять.
Даже сейчас в её голосе звучала насмешка.
Иван лёг в спальне, не раздеваясь. Потолок плыл перед глазами. Он вспоминал, как мать угасала в больнице, сжимая его руку.
— Ванюша, — шептала она, — ты Любку не вини. Характер у неё тяжёлый, но душа хорошая.
До последнего мать искала ей оправдания. А та даже проститься не пришла.
Дверь приоткрылась, вошёл Вова.
— Пап, можно?
— Заходи, сынок.
— Знаешь, мне тоже паршиво. Бабуля ведь правда классная была.
— СамаяИван закрыл глаза, чувствуя, как тихий ветерок с балкона касается его лица, и вдруг осознал, что больше не хочет возвращаться в эту жизнь, где даже смерть матери стала лишь поводом для бытовых расчётов.
