— Ну хватит реветь, как мальчишка! — Татьяна резко бросила половник в раковину, брызги от борща разлетелись по столешнице. — На что эта истерика?
Иван сидел, согнувшись, ладони прижал к лицу. Слёзы капали на засаленный кухонный стол, оставляя мутные пятна.
— Таня, ну как ты не понимаешь… Это же мать… — голос его дрожал.
— Мать, мать! — передразнила жена, хлопнув кастрюлей о плиту. — Девяносто лет прожила — больше, чем многим Бог даёт. Чего ещё надо было?
Иван поднял на неё покрасневшие глаза.
— Как ты можешь так? Она же тебя, как родную, приняла…
— Приняла, ну да, — фыркнула Татьяна. — Особенно когда учила, как картошку чистить и пельмени лепить. Сорок лет её нравоучений терпела.
Она села напротив и налила себе борща. Ела с аппетитом, несмотря на то, что с кладбища вернулись всего несколько часов назад.
— Хватит убиваться, — чавкнула она, отламывая кусок чёрного хлеба. — Мёртвых не вернёшь. Лучше подумай, что с её хатой делать. Продавать надо, пока курс доллара не упал.
Иван вскочил, стул грохнул о пол.
— Ты охуела?! Мать в земле ещё не остыла, а ты про деньги?!
— А когда думать? — спокойно доедала борщ Татьяна. — Через год? Через десять? Квартира пустует, коммуналка капает. Надо головой думать, Вань.
Он схватился за виски. Последние месяцы были кошмаром — мама угасала в больнице, а он каждый день ездил к ней, держал за руку. Татьяна не появилась ни разу.
— Голова болит… На работе завал… В автобусе духота…
А теперь, едва гроб опустили, она уже считала бабки.
— Я пойду, — пробормотал он, шатаясь к двери.
— Куда? Садись, ешь.
— Не лезет…
— Организму силы нужны, — отрезала она.
Он вышел на балкон. Октябрьский ветер бил в лицо, как пощёчина. Внизу дети гоняли мяч, старухи сидели на лавочке. Жизнь шла своим чередом, а его мир рассыпался.
Мама забрала с собой последнее — ту нить, что связывала его с детством, с домом, где его любили просто так. Татьяна этого не понимала. Для неё свекровь была обузой.
Дверь скрипнула.
— Вань, иди внутрь, — она протянула ему чашку чая. — Смотри, простынешь.
Он взял дрожащими руками.
— Тань… скажи честно — ты её хоть чуть-чуть любила?
Татьяна пожала плечами.
— Какая разница? Жили же вместе.
— “Жили”, — повторил он.
Жена прищурилась.
— Ты чего это? Не нравится, как живём?
— Не знаю… сейчас вообще ничего не понимаю.
Они стояли молча. Она куталась в старый халат, он пил обжигающий чай.
— Помнишь, как она тебя пирогам учила? — вдруг спросил Иван.
— Учила, ну. То тесто не то, то начинка не эта…
— А как Светка впервые “бабуля” сказала?
— Все дети говорят.
— А как ты ей в больницу передачи носила?..
Татьяна замолчала. Этого не было — передачи таскал он, а она в это время трещала по телефону с подругами.
— Пойдём, холодно, — буркнула она.
Вечером пришли Светка с зятем Димой. Дочь еле сдерживала слёзы, зять молчал.
— Пап, держись… — Света обняла отца.
— Держусь, доча…
— Бабуля была золото…
— Была, — прошептал Иван.
Дима неловко топтался:
— Иван Николаевич, примите соболезнования…
— Спасибо, сынок.
Татьяна вышла с подносом.
— Садитесь, чай пить будем. Пирог купила — с яблоками.
— Мам, может, не сейчас? — осторожно сказала Света.
— А когда? Надо же людей накормить.
Она резала пирог, будто это обычный семейный ужин.
— Я тут подумала, — повернулась она к зятю, — может, вам квартиру бабушкину заберёте? Всё же своё жильё.
Света и Дима переглянулись.
— Мам, рано ещё… — начала дочь.
— Почему рано? Квартира в центре, рядом метро…
Иван вскипел.
— Татьяна, хватит! Только что в могилу опустили, а ты уже наследство делишь!
— Практические вопросы решаю! — огрызнулась она.
— Практические! — он ударил кулаком по столу. — У тебя душа есть вообще?!
— А что, по-твоему, надо? Рыдать? Делу время, потехе час.
— Дело?! — Иван задыхался. — Мать похоронили, ей память надо отдать!
— На кладбище отдали, дома отдали. Хватит уже.
Света встала, взяла отца за руку.
— Пап, успокойся…
— Вы ничего не понимаете!
Он выбежал в коридор, прислонился к стене. Из кухни долетало:
— Что с ним?
— Мамочкин сынок, — смеялась Татьяна. — Всю жизнь к юбке цеплялся.
Иван пошёл в спальню, рухнул на кровать.
Мама умирала долго. В последние дни шептала:
— Ванюша… только не ругайся с Танечкой… она хорошая… просто характер…
А та даже в последний путь проводить не пришла.
Дверь приоткрылась. Вошла Света.
— Пап, можно?
— Заходи.
— Мне тоже больно… Бабушка была самая добрая…
— Была…
— Помнишь, как она сказки рассказывала? Голосом таким…
— Помню.
— А блины… у мамы такие никогда не получались.
Иван взглянул на дочь.
— Свет… почему мать такая?..
Та замялась.
— Люди разные… кто-то чувствует, кто-то нет.
— Но ведь горевать надо…
— У мамы всё не как у людей.
Из кухни донёсся смех.
— Слышишь? — прошептал Иван. — В день похорон смеются.
Дочь ушла.
Татьяна мыла посуду, напевала.
Он лежал и слушал.
Странно — он только что похоронил мать, а жизнь шла дальше. Соседи сверху скандалили, во дворе лаяла собака.
Жена вошла, легла.
— Ты что, не спишь?
— Не сплю.
— Ладно, спи. Завтра к нотариусу сходим, документы подпишем.
— Сходим.
Она заснула сразуИван закрыл глаза и подумал, что, может быть, завтра он наконец решится уйти — в тишину, где не будет этого вечного смеха сквозь слёзы.
