На мое 47-летие я накрыла стол на троих — одно место пустовало, как открытая рана. Два года молчания от дочери, Ани, превратились в тихую, ноющую тоску. Однако в тот вечер забытая открытка, найденная в старом ящике, перевернула всё, что я думала о нашей разлуке.
Я аккуратно поставила последнюю тарелку, пальцы чуть дрожали. Три прибора — два использованных, один нетронутый.
Третья тарелка, с аккуратно сложенными столовыми приборами, стояла перед тем же стулом, который пустовал уже два года. Но я накрывала его каждый день рождения. Как надежду, ставшую ритуалом, от которого я не могла отказаться.
Сергей стоял у раковины, вытирая руки потертым полотенцем, будто пережившим сотни ужинов.
Он взглянул на лишний прибор и тихо спросил: «Это для Ани?»
Я лишь кивнула, не отрывая взгляда от стола. Всё выглядело слишком правильно.
Мясная запеканка дымилась в центре, источая знакомый аромат. Пюре лежало горкой, с лужицами растопленного масла, похожими на золотые звёзды. И торт — небольшой, круглый, со свечками в форме цифр «4» и «7», горящими посредине.
Я уже давно не любила торт.
Сергей подошел и зажег свечи. Огоньки дрожали, будто старались меня развеселить.
«Давай», — прошептал он, слабо улыбаясь.
Но я видела в его глазах — он ждал, когда я дам слабину.
Я покачала головой, глядя на пустой стул напротив. Он смотрел на меня, безмолвный и холодный.
Аня не садилась сюда два долгих года. Ни звонков. Ни сообщений. Ни поздравлений.
Будто она исчезла, а мне не позволено было даже громко скучать.
Я сделала глубокий вдох, который начинается в животе, а к груди подходит уже с болью. Затем взяла телефон.
Её контакт всё еще назывался «Моя малышка». Я так и не изменила.
Нажала «Вызов».
Гудки эхом раздались, будто шаги в длинном тёмном коридоре.
Потом — отбой.
«Она всё ещё не готова», — прошептала я в пустоту.
Сергей обнял меня. И я сломалась. Слезы хлынули горячие и быстрые, будто ждали этого весь день.
Я задула свечи одним выдохом и загадала единственное желание: просто обнять её снова. Хотя бы раз.
Той ночью, когда Сергей уснул, а дом погрузился в тишину, я сидела на краю кровати. Пружины тихо скрипели подо мной.
Лампа бросала на стену дрожащий свет — словно тени воспоминаний.
Я достала из-под кровати старый фотоальбом. Потрёпанный, с выцветшей наклейкой цветка на обложке.
Открыла медленно, и запах старых страниц окутал меня — пыльный, знакомый, горько-сладкий.
Первая фотография заставила меня замолчать. Аня. Девять месяцев, щёки в яблочном пюре, крошечная ладошка сжимала мой палец, будто я была единственным, кому она доверяла.
«Она была моей», — прошептала я в тишину. «И остаётся».
Но последние два года я стала призраком в её жизни. Пробовала всё — звонки, письма, электронную почту.
Тишина.
Может, я этого заслужила.
Вы наверняка спросите, какая мать теряет доверие дочери? Правда в том, что я так и не объяснила Ане, почему ушла от её отца, Николая.
Мы с ним разваливались задолго до моего ухода. А уходя, я ничего не сказала.
Думала, защищаю её от грязи.
Ошиблась.
Аня обожала отца. Для неё он был героем — тренером, поваром, певцом перед сном.
А я? Просто исчезла без слов. Позволила тишине вырасти в стену между нами.
Стену, теперь слишком высокую, чтобы перелезть.
«Я должна попробовать снова», — сказала я Сергею утром, завязывая шнурки дрожащими руками.
Он стоял в дверях, наблюдая с тихим терпением, которое всегда проявлял, когда мне предстояло что-то трудное.
«Хочешь, я поеду с тобой?» — спросил он, уже протягивая руку за ключами.
«Ты уверен?» — прошептала я, сжимая его ладонь.
Он кивнул. «Я буду рядом».
Дорога к дому Николая наполнялась тягучим молчанием, будто между нами сидел третий пассажир. Шины гудели по холодному асфальту.
Сердце стучало тяжело, словно предупреждало об опасности.
Когда мы остановились у дома, я замерла. Крыльцо было таким же — облупившаяся краска, треснутая ступенька.
Сергей сжал мою руку, вышел и позвонил, прежде чем я успела передумать.
Дверь открыл Николай. Он изменился — постарел, выглядел уставшим. Рубашка мятая, борода небрежная. Он прищурился, будто не верил, что это действительно я.
«Привет», — сказал он.
«Здравствуй», — ответила я едва слышно.
Он пропустил нас внутрь. В доме пахло сосной и несвежим кофе.
Мы сели в гостиной, воздух гудел от непроговоренного прошлого.
«Я пришла спросить про Аню», — проговорила я, с трудом сдерживая дрожь в голосе. «Она не отвечает на звонки. Я пробовала всё».
Николай потер затылок. «Она уехала в Казахстан… больше года назад. С парнем».
Я моргнула. «Что? Ты не сказал мне?»
«Ты не спрашивала», — пробормотал он, глядя в пол.
«Я звонила. Писала! Она не отвечала!»
«Она сменила номер», — добавил он. «Твои письма не доходили».
Меня будто окатило ледяной водой. «Я не знала».
Тогда он встал, будто что-то вспомнив. «Подожди… она оставила тебе кое-что».
Он подошел к тумбочке, открыл ящик. Звякнули ручки, зашуршали бумаги.
Потом протянул мне открытку.
Аккуратно сложенную, края потрёпанные временем. Конверт пожелтел и слегкаЯ развернула её дрожащими пальцами и прочитала слова, которые вернули меня к жизни: «Мама, я тебя люблю, прости меня».
