**Дневник**
Жена смеялась, когда я плакал.
— Да хватит ныть, как баба! — Люба отодвинула сковороду и резко обернулась, держа в руке половник. — Что за представление устраиваешь?
Я сидел за кухонным столом, уткнувшись лицом в ладони. Плечи тряслись, а слёзы просачивались сквозь пальцы.
— Люб, ну как ты не понимаешь… Это же мама, — прошептал я хрипло.
— Мама, мама! — передразнила она, с силой поставив кастрюлю на стол. — Восемьдесят четыре года прожила, большего и не надо. Кому-то и до шестидесяти не дотянуть.
Я поднял на неё красные от слёз глаза.
— Как ты можешь так говорить? Она же тебя любила, как родную.
— Любила, ну конечно, — фыркнула Люба и принялась накладывать себе щи. Аппетит у неё был отменный, хотя мы только вчера вернулись с кладбища.
— Хватит убиваться, — сказала она, откусывая кусок чёрного хлеба. — Мёртвых не вернёшь. Лучше подумай, что с её квартирой делать. Продавать надо, пока рынок не рухнул.
Я резко встал, стул грохнул на пол.
— Ты о чём?! Мама ещё землёй не остыла, а ты про квартиру!
— А когда тогда? — спокойно жуя, ответила жена. — Через год? Через пять? Квартира пустует, коммуналка капает. Надо быть практичным, Серёж.
Сжал кулаки. Эти последние месяцы казались кошмаром. Мама болела долго, угасала на глазах. Каждый день я ездил в больницу, сидел у кровати, держал её за руку. А Люба ни разу не поехала — вечно отмазывалась.
— Голова болит.
— Температура, не хочу заразить.
— На работе завал, не вырваться.
А теперь, когда всё кончено, её волнуют только деньги.
— Я пойду, — пробормотал я, направляясь к двери.
— Куда пойдёшь? Садись, ешь, пока не остыло.
— Не лезет.
— Напрасно. Организму силы нужны.
Вышел на балкон. Октябрьский ветер ударил в лицо. Облокотился на перила, глядя вниз, где во дворе смеялись дети. Жизнь шла своим чередом, а у меня внутри всё рушилось.
Мамы больше не было. Исчез последний мостик в детство, в то время, когда я был кому-то действительно дорог. Люба этого никогда не понимала. Для неё свекровь была обузой, лишней проблемой.
Дверь скрипнула.
— Серёжа, иди в дом, замёрзнешь, — жена протянула чашку чая.
Я взял её дрожащими руками.
— Люба, скажи честно… Ты хоть немного её любила?
Она пожала плечами.
— Любила, не любила… Какая разница? Жили же как-то.
— Как-то, — повторил я.
Люба вдруг пристально посмотрела на меня.
— Ты чего? Наша жизнь тебе не нравится?
— Не знаю, — честно ответил я. — Сейчас вообще ничего не знаю.
Мы стояли молча. Она куталась в халат, а я пил обжигающий чай.
— Помнишь, как мама учила тебя пироги печь? — спросил я.
— Помню. Надоедала со своими советами.
— А как радовалась, когда Ваня впервые сказал «бабуля»?
— Ну и что? Все бабки радуются.
Поставил пустую чашку.
— А как ты носила ей передачи в больницу, помнишь?
Люба замолчала. Этого не было — передачи носил я, а она сидела дома и жаловалась подругам.
— Пойдём внутрь, — сказала она. — Холодно.
Вечером пришёл сын с невесткой. Ваня выглядел растерянным, а Катя не знала, куда деть руки.
— Пап, как ты? — обнял меня сын.
— Терплю.
— Бабушку очень жалко. Она была золото.
— Была, — прошептал я, и комок снова встал в горле.
Катя неловко переминалась.
— Сергей Иванович, примите соболезнования…
— Спасибо, дочка.
Люба вышла с подносом.
— Садитесь, чай пить будем. Пирог купила.
— Мам, может, не сейчас? — осторожно сказал Ваня.
— А когда тогда? Жизнь не остановилась.
Она быстро разложила пирог по тарелкам, будто это обычный семейный ужин.
— Кстати, — повернулась она к Кате, — может, вам бабушкину квартиру забрать? Всё равно снимаете.
Ваня и Катя переглянулись.
— Мам, рано об этом…
— Почему рано? Хорошая квартира, в центре.
Я вскочил из-за стола.
— Люба, хватит! — рявкнул я. — Мать только в землю положили!
— Сергей, не кричи при детях, — холодно ответила она. — Я практичные вопросы решаю.
— Практичные! — задохнулся от ярости. — У тебя вся жизнь — сплошная практичность!
— А что, по-твоему, надо? Рыдать целыми днями?
— Да! Человека помянуть! Жизнь прожитую уважить!
— Помянули уже, хватит.
Ваня встал, взял меня за плечо.
— Пап, успокойся…
— Вы ничего не понимаете!
Я выбежал, хлопнув дверью. В прихожей прислонился к стене. Сердце колотилось, как бешеное. Из кухни доносился шёпот:
— Что с папой? — спрашивал Ваня.
— Переживает, — отвечала Люба. — Маменькин сынок.
Даже сейчас. Даже сегодня.
Лёг на кровать, не раздеваясь. В голове стучало. Вспомнил, как мама умирала, сжимая мою руку.
— Сереженька, — шептала она, — ты Любу не обижай. Хорошая она, просто характер…
До последнего искала ей оправдания. А та даже проститься не пришла.
Дверь приоткрылась.
— Пап, можно? — зашёл Ваня.
— Да.
Сел на край кровати.
— Мне тоже грустно. Бабуля была лучшая.
— Лучшая, — согласился я.
— Помнишь, как она сказки рассказывала? Голосом таким…
— Помню.
— А пироги её… У мамы так никогда не получалось.
Я повернулся к сыну.
— Вань, а почему мама такая… чёрствая?
Он задумался.
— Люди разные бывают.
— Но как можно не горевать?
— У мамы… своя логика.
Из кухни донёсся смех.
— Слышишь? — прошептал я. — Смеются.
— Может, просто разговаривают…
— Нет, смеИ тогда я понял, что никакая практичность не заменит тепла, а жизнь без любви — это просто существование.
