**Дневник. Сегодня был непростой день…**
Уже не в первый раз я чувствую, как внутри копится раздражение. Ну сколько можно? Всё те же бесконечные приказы, будто я прислуга, а не член семьи!
— Нет, Артём Савельевич! Нет и всё! — кулак сам собой грохнул по столу, зазвенев чашками. Настя даже вздрогнула — обычно я сдержанна, но сегодня терпение лопнуло.
Свекор отложил «Комсомолку», удивлённо наморщил лоб:
— Люда, ты чего так разошлась?
— А то, что я не дворовая девка! — вскочила, уперев руки в бока. — Ваша матушка целыми днями указывает: «Люда, картошку почисть», «Люда, шторы постирай». А вы молчите, будто так и надо!
Как назло, в кухню в этот момент вошла Сама Татьяна Никитична, моя драгоценная свекровь. Услышала последнюю фразу — глаза сразу сверкнули:
— Это что за представление? На весь дом орешь!
— Вот! — ткнула в её сторону пальцем. — Опять! Я что, у вас бесплатная домработница?!
Свекровь фыркнула, плюхнулась на стул:
— А кто, по-твоему, должен? Я же старая, больная, Артём с утра до ночи на такси гоняет…
— А я разве не работаю?! — перебила я. — В аптеке за прилавком по двенадцать часов стою, ноги отваливаются! Приду — опять у плиты вставать!
Артём заёрзал, защемил затылок, бросил беспомощный взгляд то на меня, то на мать:
— Мам, ну Люда ведь и правда выматывается…
— Ага, значит, я теперь виновата?! — Татьяна Никитична аж подпрыгнула. — Родная кровь против матери идёт! Ради какой-то…
— Какой-то?! — меня будто кипятком ошпарило. — Я ваша сноха, между прочим! Детей ещё нарожаю, если Бог даст! А вы — «какая-то»?!
Свекровь резко отвернулась к окну, сжала губы. Артём подошёл, попытался обнять:
— Людочка, ну ты чего… Мама ведь возрастная, ей одной тяжело…
— А мне — легко?! — оттолкнула его. — Слушай, Тёма, либо тут что-то меняется, либо я — вон за ту дверь.
Тишина. Татьяна Никитична медленно повернулась:
— Куда это ты? К тётке своей в Раздольное? Да тебя там с распахнутыми дверями ждут?
Похолодело внутри. С тёткой у меня и правда не сложилось — до сих пор пеняет, что замуж без её благословения вышла.
— Место найду! Не ваша забота!
— Хватит нести чушь! — Артём схватил меня за запястье. — Мы же семья. Договариваться надо.
— Вот именно! — вырвала руку. — Договариваться. Тогда слушайте мои условия.
— Какие ещё условия?! — свекровь чуть не поперхнулась. — В моей-то хате!
— В нашей хате! — поправила я. — Артём, скажи ей, что мы тут не квартиранты!
Он замялся. Дом действительно был записан на мать, достался ещё от деда. Но после свадьбы мы поселились здесь — выбора не было.
— Мам, ну формально…
— Никаких «формально»! — отрезала Татьяна Никитична. — Мои стены — мои правила!
— Ладно! — достала с полки тетрадку в цветочек, развернула. — Записываю. Первое: готовлю через день. Вторник, четверг, суббота — ваша очередь.
— Это с чего вдруг?!
— Потому что я не кухонная плита! — вывела первую строчку. — Второе: уборка по неделям. Неделю я, неделю — вы.
— Совсем обнаглела! — свекровь вскочила, аж трясётся. — Артём, ты слышишь это?!
Сын сидел, уткнувшись в стол. Видно было — стыдно, но и мне нелегко.
— Третье, — продолжала я, — в нашу комнату — только со стука. И мои вещи не трогать.
Тут она и вовсе вспыхнула. Обожает рыться в моих шкафах — то платки переложит, то письма от подружек почитает.
— А если я пропылесосить захочу?
— Предупредите. Спросите. — вывела ещё пункт. — Четвёртое: раз в неделю мы с Тёмой вдвоём идём в кино или к друзьям. Без вас.
— Вообще крыша поехала! — замахала руками. — Сына у меня отнимаешь!
— Я — его жена! Это нормально!
Артём поднял голову:
— Мам, она права. Мы же не с цепи сорвались, хотим иногда отдохнуть…
— Вот как! — свекровь схватилась за сердце. — Все против меня! Ну пиши, пиши свои требования!
В её голосе вдруг проскользнула обида. Я притихла:
— Татьяна Никитична, я не войну объявляю. Просто хочу, чтоб всем было легче.
— Легче… — она тяжело опустилась на стул. — А как мне легче-то, если сын от меня отворачивается?
Отложила ручку, присела напротив:
— Никто не отворачивается. Но я ведь тоже не чужая.
— Не чужая, да не родная, — пробурчала она. — Сегодня здесь, а завтра — след простыл…
Артём встрял резко:
— Мам, хватит! Люда — моя жена. Значит, и тебе дочь. Точка!
— Дочь… — она вздохнула. — Ладно. Только дочери матерей слушаются.
— Слушаются, но не во всём, — парировала я. — И не как рабыни.
Повисло молчание. Свекровь уставилась в окно, где соседка Маринка бельё развешивала.
— У Галины Петровны сноха — золото! — вдруг сказала она. — Тихая, покорная. Свекровь в ноги кланяется.
— А я разве вас не уважаю?
— Не знаю. Дерзишь…
— Это не дерзость. Это — порядок.
Она повернулась, и вдруг я заметила — руки у неё дрожат.
— А я тогда что, как инвалидка, сиди?
Улыбнулась невольно:
— Да вы только огородом занимайтесь, цветы поливайте. Я ж не про это.
— А про что?
— Чтобы не на мне одной весь дом держался.
Артём подошёл, твёрдо сказал:
— Мам, Люда права. Я тоже буду помогать.
— Ты?! — она чуть не поперхнулась. — Да ты даже пельмени варить не умеешь!
— Научусь! — он хлопнул себя по груди. — Люда покажет.
Я вдруг поняла — он впервые так открыто встал на мою сторону.
— Тёма, правда будешь?
— А что тут сложного? Картошку чи— Айда, Артём, — рассмеялась я, протягивая ему нож, — начнём с картошки, а там, глядишь, и борщ осилим, ведь главное не кухня, а то, что теперь мы — настоящая семья.
