В давние времена, когда снега были глубже, а души — шире, случилась эта история.
— Барбос, иди сюда, дружище! — Иван выпрыгнул из повозки и кинулся к псу, распластавшемуся у обочины.
Но Барбос не встал. Не дрогнул хвостом. Оцепенение сдавило грудь Ивана: пса не стало. “Как скажу матери?” — мелькнуло в голове, а слезы уже капали на седую морду.
***
Старый пес Марфы Семёновны с первого взгляда невзлюбил невестку Глашу. Уж больно неприветливо рычал, стоило ей пройти мимо, и хвостом стучал по крыльцу, будто отбивал тревогу. Глаша побаивалась его и тихо ненавидела.
— Ну и чудище… Кабы моя воля — давно бы усыпили! — шипела она, глядя исподлобья.
— Глашенька, да что ты! Может, духи твои ему не по нраву, а может, каблуки стучат слишком громко? Он ведь старый, у стариков свои причуды, — унимал жену Иван.
Марфа Семёновна молчала, но в глазах читалось: “Эх, ветреница… Кабы знала, чем ей обязан мой Ванюша!”
***
В дела сына Марфа Семёновна не лезла. Даже когда он представил ей невесту — ни слова против, хотя сердце екало. Чуяла в Глаше фальшь: улыбается, а тепло от той улыбки не шло.
— Ты для себя женишься, — сказала она, когда сын спросил мнение. — Лишь бы вам хорошо было.
После свадьбы молодые зажили в городской квартире Глаши. В деревню та ездить не любила — шум да грязь, а спорить Иван не решался. Но тем летом Глашу вдруг пробило на “деревенскую романтику”.
— Читала, что на природе нервы лечатся! Да и модно нынче, — тараторила она, укладывая чемоданы. — Только курорты эти дороги… Вот я и вспомнила про вашу хату.
Иван обрадовался. Работа позволяла, и через три дня они уже ступали на родное крыльцо.
— Наконец-то! — Марфа Семёновна всплакнула от радости. — У нас не хуже ваших заморских краёв!
— Ну, это как посмотреть… — Глаша скривила губы. — Кстати, у вас живность есть? Аутентичности хочется.
— Барбос да куры. Коза была — да Богу душу отдала.
Глаша брезгливо косилась на пса.
— Я про полезную скотину! Не про этого развалину.
— Зато огород есть — работы вдосталь! — отрезала свекровь.
***
Утром Марфа повела невестку “погружаться в быт”. Но Глаша путала морковь с бурьяном, маникюр треснул, а спина заныла через час.
— Хватит! Это не отдых — каторга! — завопила она.
Вечером Барбос опять зарычал на неё.
— Он меня ненавидит! — Глаша дрожала.
— Ты его обидела, — хмуро сказал Иван.
Марфа попыталась помирить их, но Глаша лишь фыркнула:
— Ты с ума сошла — с собакой разговаривать!
***
Той же ночью Глаша вышла подышать — и рухнула в крапиву, испугавшись шороха.
— Это ваш “добряк” меня чуть не сожрал! — орала она, обливаясь слезами.
Наутро она подкупила местного мужика, чтобы тот увез пса.
— Чтоб не вернулся.
***
— Ваня, Барбоса не видел? — Марфа металась по двору.
До вечера искали — тщетно.
— Да, ну его… — Глаша махнула рукой. — Заведёте нового.
Тут Марфа не выдержала.
— Он Ваню из пожара вытащил! Балкой того чуть не убило…
Иван ахнул — память стёрла тот день.
Под напором правды Глаша созналась.
***
На краю деревни Иван вытряс из мужика правду. Тот за монету согласился указать место.
И вот он видит — Барбос лежит у дороги, уже холодный.
— Боец был, — пробурчал мужик. — Далеко уполз…
Иван завернул пса в полушубок. “Как сказать матери?”
***
Под старой яблоней вырыли могилу. Марфа рыдала, а Глаша ёрзала:
— Да что вы разнюнились из-за пса!
Иван молча отвёз её на станцию.
— Ты вернёшься? — спросила Глаша.
— Не знаю.
***
Осенью он подал на развод. Глаша не сопротивлялась — успела найти замену.
Перед отъездом Иван зашёл в приют.
— Этот щенок вырастет большим, — предупредила женщина.
— У него будет просторный двор, тёплый дом и крыльцо, где греться на солнце, — Иван прижал малыша к груди. — Ты согласен, Барбоска?
Щенок лизнул его в щёку. Согласен.
