Урок на всю жизнь
Прасковья глядела на внука и так и хотелось ей всыпать ему таких подзатыльников, чтобы силу бабушкиной руки запомнил до седых волос. Размахнулась бы да так хватила по мягкому месту, чтобы тот моментально покраснел, а у Петьки появилось желание засунуть задницу в прорубь, лишь бы остудить.
В окно она заметила, как Петька с Ванькой — увальнем гоняли буханку хлеба по двору. Один тащил её в рваной сумке, но та порвалась, и хлеб шлёпнулся в грязь. Другой тут же пнул его ногой. Так и принялись балбесы пинать буханку вместо мяча.
Когда Прасковья разглядела, ЧТО они пинают, сердце её чуть не вырвалось наружу. С диким воплем рванулась из избы, но ноги словно вросли в землю. Сперва вырвался крик, а потом ком в горле перехватил дыхание. К внуку она подбежала, разинув рот, ловя воздух, будто рыба на берегу.
— Это ж хлебушко, это ж святое! Как вы посмели?!
Мальчишки остолбенели, глядя, как бабка опустилась на колени, подняла хлеб и зарыдала.
Домой Прасковья плелась, шатаясь, прижимая буханку к груди, будто младенца.
Сын, увидев мать в таком состоянии, спросил, что случилось. Увидел грязную, изуродованную буханку — и без слов всё стало ясно. Молча снял ремень и вышел во двор. Прасковья слышала, как орет Петька, но вперёд не бросилась, как раньше.
Размазанный в соплях внук вбежал в дом и забился на печь. А отец, потрясая ремнём, объявил, что отныне Петька будет есть всё — щи, суп, котлеты, которые он обычно уплетал по семь штук, молоко, чай — без хлеба, без сушек, без булочек. А вечером пообещал наведаться к родителям Ваньки-лопоухого и рассказать, какого «замечательного» футболиста они воспитали.
Отец Ваньки был трактористом — наверняка выпорит сына так, что тот неделю сидеть не сможет. А дед его вовсе за хлеб десять лет в лагерях отсидел — уж он-то внуку всыпет по полной.
Обычно Прасковья, испекши свежую краюху, сначала крестила её, целовала, а потом, улыбаясь, начинала резать толстыми ломтями. В магазин за хлебом ходила редко — пекла сама, в русской печке. Дух, исходящий от румяных караваев, наполнял всю избу, щекотал ноздри и вызывал зверский аппетит. Свежий, хрустящий, с золотистой корочкой — отрезаешь ломоть, макаешь в молоко и уплетаешь за обе щеки.
Фёдор действительно пошёл к Ивановым. Взял ту самую буханку и двинулся к соседям. Те как раз за столом ужинали.
Увидев Фёдора и хлеб, Ванька заёрзал, будто на углях сидел. Но дед тут же взял его за ухо и приструнил.
Фёдор в двух словах объяснил суть дела. Дед Митя, недолго думая, отрезал от грязной буханки увесистый ломоть и сказал:
— Вот этот хлеб будет есть Ванюха, пока не съест весь. Не за раз — но пока не проглотит последнюю крошку, другого хлеба ему не видать.
И тут же убрал со стола нарезанный хлеб, а перед внуком положил тот самый, вывалянный в грязи.
Петька утром к хлебу не притронулся. Помнил отцовский наказ да и бабкины слёзы над упавшей буханкой. Стыд грыз его посильнее голода. Не знал, как подойти, как извиниться.
Прасковья вела себя холодно, не замечала его. Раньше перед школой суетилась, уговаривала поесть, а теперь лишь молча ставила перед ним тарелку каши да кружку молока — без любимого хрустящего ломтя.
А Ванька в школу шёл, скрипя зубами от песка, чуть не плача. Умолял Петьку помочь ему быстрее сожрать тот хлеб, но тот ответил:
— Сам дурак? Хватит с меня ремня на заднице.
Вечером Петька подошёл к бабке и обнял её.
Прасковья сидела, опустив руки. Внук и так, и этак, и про пятёрки, и про задачи — но бабка будто оглохла. Не выдержал Петька, заплакал, опустился на пол и положил голову ей на колени.
Бабка подняла его лицо своими натруженными руками и посмотрела в глаза.
Этот взгляд Петька запомнит на всю жизнь — боль, обида, разочарование.
Усадив внука рядом, она тихо сказала:
— Запомни, родной. Есть вещи, через которые переступать нельзя — ни с кем, нигде и никогда. Это: обижать стариков, мучить беззащитную живность, предавать Родину, хулить Бога и не уважать хлеб. Я в войну мечтала лишь об одном — наесться досыта чистого хлеба, без мякины, без картошки. А вы его ногами… В войну за каждый колосок молились, каждое зёрнышко берегли. А вы… Ноги бы вам отсохли.
Петька готов был разреветься, но сдержался.
Тут в избу ввалился Ванька. Бабка велела и ему сесть и слушать.
Ванюха сквозь слёзы рассказал, что дед ему чуть уши не оторвал, а потом долго объяснял, что хлеб — это святое.
Попросили оба прощения.
Сердце бабки не камень. Она обняла их и повела к столу чай пить.
Ванька пробормотал:
— Я еле тот хлеб жую — песок на зубах скрипит.
А Петька вздохнул:
— Мне вообще хлеба нельзя.
Но Прасковья отрезала им по ломтю и сказала:
— Это только Бог да я видим. Так что уплетайте. И помните: хлеб — это сила. Хлеб — всему голова!
