— Татьяна Ивановна, да вы что?! Так нельзя! — голос Сергея Николаевича дрожал от возмущения. — Я же вам не родной!
— А кто родной?! — резко поднялась женщина, сжимая в руках помятый больничный лист. — Сын мой, который звонит раз в год из Москвы? Или внучка, совсем забывшая про бабушку? Ты вот уже три года каждый день спрашиваешь, как здоровье, лекарства приносишь, если у меня денег не хватает!
Сергей Николаевич неловко переминался в прихожей. Высокий, чуть сутулый мужчина под семьдесят, с седой щетиной и усталыми, но добрыми глазами. Пришел, как всегда, спросить, нужно ли что в магазин, а тут такое…
— Но квартиру на меня переписывать — это же… Что люди скажут? Что соседи подумают? — нервно мял в руках потертую кепку.
— А плевать я хотела, что они думают! — Татьяна Ивановна прошла в комнату, опустилась в свое кресло у окна. — Садись, чего торчишь, как шест.
Сергей Николаевич робко опустился на край дивана. За окном моросил осенний дождь, капли стекали по стеклу, и от этого в комнате казалось особенно уютно. На подоконнике цвели фиалки — он сам принес их весной, сказал, что у него дома они вянут, а здесь, глядишь, порадуют.
— Слушай внимательно, — Татьяна Ивановна сложила руки на коленях. — Вчера была у врача. Сердце барахлит, давление скачет. Говорит, в любой момент может случиться… Ну, ты понимаешь.
— Не говорите так! — испугался Сергей Николаевич. — Вы еще поживете, я помогу, как раньше. Сейчас новые лекарства есть, хорошие…
— Сереженька… — тихо позвала его женщина, и он вздрогнул. Она редко называла его так, чаще — по имени-отчеству. — Ты понимаешь, о чем я? Страшно умирать одной. Очень страшно. А с тобой — не так.
Познакомились они три года назад в очереди в поликлинике. Татьяна Ивановна стояла, согнувшись, держалась за грудь. Он сидел рядом, ждал приема к терапевту. Увидел, что ей плохо, подал воды из своей бутылки.
— Спасибо, родной, — прошептала тогда. — Добрый ты.
Потом выяснилось, что живут через двор. Сергей Николаевич стал заходить, спрашивать про здоровье. Сначала изредка, потом чаще. Татьяна Ивановна кормила его борщом, он чинил в квартире то кран, то розетку. Так и привыкли друг к другу.
У Сергея Николаевича своя история была. Жена умерла от опухоли, детей не оставили. Остался один в пустой квартире, где каждая вещь напоминала о прошлом. Всю жизнь работал слесарем на заводе, пенсия небольшая, жил тихо.
А у Татьяны Ивановны сын Дмитрий уехал в Москву после института, устроился в IT, женился на столичной, детей завел. Сперва приезжал на праздники, потом все реже. Звонил на дни рождения, спрашивал формально о здоровье, обещал приехать — и не приезжал.
— Занят он, — оправдывалась Татьяна Ивановна перед соседками. — Работа у него важная. Да и дети болеют часто…
Внучка Лиза иногда скидывала фото в соцсетях. Красивая девочка, но чужая. Бабушку почти не помнила.
— Сережа, а ты детей хотел? — спросила однажды Татьяна Ивановна за чаем с пирогом.
— Хотел, — медленно размешивал сахар. — Но не получилось. Жена моя, царствие ей небесное, лечилась… Поздно стало. Говорила: «Женись на другой». А я разве мог? Она у меня одна-единственная была.
Татьяна Ивановна потянулась через стол, накрыла его руку своей.
— Хороший ты мужик, Сережа. Нынче таких мало.
— Да какой там хороший… Обычный.
— Нет, не обычный. Обычные — равнодушные. А ты за всех болеешь душой.
И правда — Сергей Николаевич мимо чужой беды пройти не мог. В доме знали: если что случилось — звать его. У соседки снизу трубу прорвало — он чинил. У мамочки с третьего этажа коляску сломали — он новую нашел. Бабушка из соседнего подъезда в больницу попала — он за ее кошкой смотрел.
— Ты за всех отвечать пытаешься, — говорила ему Татьяна Ивановна. — Так и себя измотаешь.
— А как иначе? Людям же плохо.
Соседи уважали, но за глаза посмеивались: слишком уж добряк. А Татьяна Ивановна знала — таких людей беречь надо.
Она и сама была не простая. Всю жизнь в библиотеке проработала, много читала, мыслила. Муж умер рано, сына одна поднимала, в него душу вкладывала. А он вырос — и улетел. Обычная история, но от этого не легче.
— Знаешь, что обиднее всего? — призналась как-то Сергею Николаевичу. — Не то, что уехал. А то, что стал чужим. Звонит — и голос деревянный, как с малознакомой теткой говорит.
— Может, просто не умеет по-другому? — осторожно предположил Сергей Николаевич.
— Нет, Сережа. Не хочет меня в свою жизнь пускать. Стыдится, наверное. Жена у него из интеллигентов, родители профессура. А тут мать-библиотекарша из глубинки.
— Дурак он тогда, — неожиданно резко сказал Сергей Николаевич. — Простите, но дурак. Такую мать стыдиться…
Сейчас они снова сидели в той же комнате, и разговор шел о завещании. Сергей Николаевич вертел кепку в руках, не зная, что ответить.
— Послушай, — продолжала Татьяна Ивановна. — Я все обдумала. Сыну квартира не нужна — продаст и деньги спустит. А ты бы здесь жил, цветы поливал, может, еще кому-то помог. Ты ведь такой — мимо чужой беды не пройдешь.
— Татьяна Ивановна… — тяжело вздохнул. — Понимаю, вы от души… Но как это будет выглядеть? Скажут, я из-за корысти к вам ходил.
— А ты из-за корысти?
— Да что вы! Просто… одиноко было. А с вами — тепло.
— И мне с тобой тепло. И страшно без тебя. Понимаешь? Умирать страшно, когда знаешь, что ты никому не нужен.
Зазвонил телефон. Татьяна Ивановна поднялась, подошла к аппарату.
— Дима? — лицо ее сразу смягчилось. — Сынок, как хорошо, что позвонил!
Сергей Николаевич слышал только ее реплики, но по тону понял — звонок формальный. Сын спрашивал о здоровье, рассказывал о работе, о детях.
— Когда приедешь? — голос ее— Когда-нибудь, мам, — ответил сын, и Татьяна Ивановна, постояв у окна, тихо сказала Сергею Николаевичу: “Ну вот, теперь я спокойна — хоть один родной человек у меня есть”.