Слишком поздно для прощения
Татьяна Ивановна стояла у окна, наблюдая, как дворник сгребает последние жёлтые листья. Октябрь выдался на редкость дождливым, и листва прилипала к мокрому асфальту, будто цеплялась за последние мгновения жизни. В руках она сжимала смятую записку, переданную соседкой час назад.
— Тань, к тебе какая-то женщина приходила, — сказала Людмила Степановна, протягивая клочок бумаги. — Говорит, срочно передать надо. Сама не дождалась, убежала по делам.
На листке неразборчивым почерком было нацарапано: «Мама ждёт. Приезжай скорее. Очень плохо. Люба».
Татьяна Ивановна сразу узнала почерк. Любовь, её младшая сестра, всегда писала так, будто курица лапой мазала. В школе учителя ругались, а она лишь отмахивалась: «Мне же не в писатели идти».
— Что случилось, Тань? Ты вся бледная, — встревожилась соседка.
— Ничего страшного, — сухо ответила Татьяна Ивановна и закрыла дверь.
Теперь она стояла с запиской в руках, не зная, что делать. Мать… Сколько лет прошло с их последней встречи? Восемь? Десять? После той ужасной ссоры они не общались, не виделись. Татьяна даже запретила Любе упоминать её имя, когда та навещала мать.
— Пусть думает, что у неё одна дочь, — говорила она тогда. — Если так решила, значит, так и будет.
А началось всё с пустяка. Мать хотела продать дом в деревне, тот самый, где они с Любой выросли, где прошло их детство. Дом достался им от бабушки, и каждая сестра имела права на половину. Но Татьяна Ивановна была категорически против.
— Мам, ты хоть понимаешь, что делаешь? — кричала она на кухне их маленькой квартиры. — Это же наша память! Там папа грядки сажал, там мы с Любкой в прятки бегали!
— Танюш, не кипятись, — устало отвечала мать. — Дом разваливается, крыша течёт. На ремонт денег нет, налоги платить надо. Лучше продать, пока ещё хоть что-то дают.
— Да мне плевать на деньги! — Татьяна Ивановна ударила кулаком по столу. — Продашь дом — для меня ты умрёшь!
Мать долго смотрела на неё грустными глазами, потом тихо сказала:
— Ну что ж, Таня. Твоё право.
И продала. Без согласия Татьяны, оформив всё через Любу. Деньги отдала младшей дочери со словами:
— Копи на квартиру. А то всё по съёмным мыкаешься.
Татьяна узнала об этом случайно, встретив в маршрутке соседку из деревни.
— Ой, Танюша, а ваш-то дом уже снесли, — радостно сообщила тётя Глаша. — Новые хозяева участок под картошку вскопали. Говорят, дачу строить будут.
В тот же вечер Татьяна приехала к матери и высказала всё, что накопилось. Слова были жёсткие, беспощадные. Мать сидела и плакала, а дочь кричала, выплёскивая боль.
— Ты предала меня! Предала память отца! — рыдала Татьяна. — Из-за денег! Из-за своей Любки, которая только и умеет, что клянчить!
— Таня, остановись, — шептала мать. — Умоляю…
— Больше не хочу тебя знать! Слышишь? Для меня тебя больше нет!
И ушла, хлопнув дверью так, что стекла задрожали.
Потом были месяцы молчания. Люба пыталась мирить, звонила, приезжала, уговаривала.
— Тань, ну что ты как ребёнок? Мама каждый день плачет. Говорит, сделала это для нас, чтобы у нас было жильё.
— Пусть плачет, — холодно отвечала Татьяна. — Надо было раньше думать.
— Да сколько можно-то? Дом — это просто дом! А мама у нас одна!
— Не было у неё права! — повышала голос Татьяна. — Понимаешь? Не было права без меня решать!
Люба обижалась и уходила. А Татьяна оставалась одна со своей правотой.
Шли годы. Татьяна вышла замуж, родила сына Димку. Муж иногда спрашивал, почему она не общается с родными.
— Какие родные? — отмахивалась она. — Сирота я.
Алексей не настаивал. У него самого семья была непростая, и он понимал, что не все родственники приносят радость.
Димка рос без бабушки и тёти. Когда спрашивал, почему у других детей есть бабушки, а у него нет, Татьяна отвечала, что бабушка живёт далеко и не может приехать.
— А почему мы к ней не ездим? — допытывался мальчик.
— Потому что она нас не хочет видеть, — говорила мать и тут же меняла тему.
Люба несколько раз пыталась увидеться с племянником. Ждала у школы, дарила подарки. Но Татьяна запретила сыну общаться с тётей.
— Мам, а она добрая, — говорил Димка после одной встречи. — Мороженое купила и смешные истории рассказывала.
— Больше с ней не разговаривай, — строго сказала Татьяна. — Это плохая женщина.
— Но почему?
— Потому что я так сказала.
Мальчик не понимал, но слушался. А Татьяна звонила Любе и кричала:
— Как ты смеешь подходить к моему ребёнку? Своих нет, так чужих развращать взялась?
— Тань, он же мой племянник! — плакала в трубку Люба. — Я ему не чужая!
— Чужая! Для нас вы все чужие! И чтоб ноги твоей больше не было рядом с моим сыном!
Люба больше не появлялась.
Теперь Татьяна смотрела на записку и чувствовала, как внутри всё сжимается от страха. «Очень плохо»… Что это значит? Болеет? Или уже…
Она быстро набрала номер Любы. Трубку взяли не сразу.
— Алло? — голос сестры звучал уставшим.
— Люб, это я.
Молчание. Затем тихий вздох.
— Таня? Ты получила записку?
— Что с мамой?
— Инсульт. Третий день в реанимации. Врачи говорят… — голос дрожал. — Говорят, шансов почти нет.
У Татьяны подкосились ноги. Она опустилась на стул.
— Когда это случилось?
— Позавчера утром. Соседка нашла её на кухне. Хорошо, что у меня ключи были. Тань, она всё время твоё имя повторяет. Даже без сознания.
— Я… не знаю…
— Приезжай. Пожалуйста. Может, почувствует, что ты рядом.
Татьяна положила трубку и долго сидела в тишине. В голове мелькали обрывки воспоминаний. Мать поётОна закрыла глаза, чувствуя, как горячие слёзы катятся по её щекам, и впервые за долгие годы позволила себе просто помолчать рядом с матерью, не пытаясь что-то доказать или исправить.
