За стеной — не тишина
— Да убавь ты этот чёртов телевизор! — рявкнула Людмила Степановна, стуча кулаком по стене. — Ночь на дворе, нормальные люди спят!
В ответ грянула музыка ещё громче. Словно в соседней квартире устроили концерт всех оркестров Большого театра разом.
— Мам, не кипятись, — вздохнула Алевтина, выглядывая с кухни с кружкой чая. — Поговоришь завтра по-хорошему.
— По-хорошему? — Людмила Степановна фыркнула. — Месяц уже «по-хорошему»! А они — как в танке!
За стеной грохнуло, раздался хохот и топот. Хозяйка квартиры схватилась за сердце.
— Боже ж мой! Раньше тут Марфа Ивановна жила, царствие ей небесное, — тишь да благодать. А теперь…
Алевтина поставила кружку и подошла.
— Мам, ну чего ты? Молодёжь же, гулять хотят. Вспомни, как мы с Витькой в детстве по потолку скакали.
— Днём! И мы дети были! А эти… — она махнула рукой в сторону стены. — Взрослые лбы, а туда же!
Музыка внезапно стихла. Тишину нарушало только тиканье бабушкиных ходиков и шёпот за стеной.
— Ну вот, — облегчённо выдохнула Алевтина. — Одумались, видимо.
Но не тут-то было. Через пять минут раздался протяжный вой. Не человеческий — собачий.
— Это что ещё? — побледнела Алевтина.
— Пёс, — мрачно констатировала Людмила Степановна. — И judging по голосу — не тойтерьер.
Собака выла так, будто оплакивала все беды мира. Вой переходил в скулёж, потом снова взмывал до небес.
— Мам, может, ей плохо? Может, помочь?
— Какая помощь?! Им плевать на всех! — Людмила Степановна снова застучала по стене. — Тишину обеспечьте! Слышите?!
В ответ за стеной загалдели, но слов не разобрать. Пёс замолчал на минуту, потом завыл с новой силой.
Хозяйка плюхнулась в кресло.
— Алёнька, я больше не могу. Каждую ночь — то караоке, то мебель двигают, то этот пушистый Страдивари. Уже месяц как сон — как с гуся вода.
Дочь присела на подлокотник.
— А участкового вызывала?
— Вызывала. Пришёл. Поговорил. На день стихли — потом опять. Говорит, «доказательств нет». Как докажешь шум? Он приходит — тишина, ушёл — оркестр!
За стеной грохнуло. Будто шкаф переставляли. Или гроб.
— В час ночи мебель перетаскивают, — пробурчала Людмила Степановна. — Люди с головой так не делают.
— Мам, а вдруг что-то случилось? Может, они не со зла?
— Ты за них теперь?
— Да нет, просто… Помнишь, бабка Поля рассказывала про деда Мишу? Он тоже по ночам шумел, а оказалось — склероз. Не соображал, что творит.
Людмила Степановна задумалась. Шум и правда был странный. Не обычный соседский гам. Что-то… нездешнее.
— Ладно, — решительно поднялась она. — Пойду разберусь.
— Мам, полночь же!
— А они не спят! Значит, и я могу!
Накинув халат и втолкнув ноги в тапки, она вышла на площадку. Дверь квартиры №42 была обычной, только номер кое-как заклеен скотчем, будто прятали.
Дверной звонок сыграл «Калинку», но никто не открыл. За дверью продолжался шум, песня «Ой, мороз, мороз» на полную громкость.
— Откройте! — рявкнула Людмила Степановна. — Соседка!
Тишина. Потом шаги. Медленные.
Дверь приоткрылась на цепочку. В щели — серый глаз.
— Чё надо? — хриплый голос.
— Вы мешаете спать! Музыка, пёс орёт…
— Какая музыка? — голос искренне удивился.
— Да вот же!
Из-за двери действительно неслась «Калинка». Но сосед будто не слышал.
— Бабуль, ты чего? Какая музыка? Может, «скорую»?
— Да я здорова!
Дверь захлопнулась. Людмила Степановна осталась на площадке. Музыка играла, но теперь словно из прошлого — патефонная, потрескивающая.
Вернувшись, она застала Алевтину у стены с ухом, как у подслушки.
— Ну что?
— Странно, мам. Музыка есть, но… старая. Будто с пластинки.
— Какие сейчас пластинки?!
— Не знаю. И голоса… Женский и мужской. Шёпотом. Не разобрать.
Людмила Степановна прильнула к стене. Да, песня — «Синий платочек», из войны. А между куплетами — шёпот: «дорогой… любимый…».
— Может, фильм смотрят? — предположила Алевтина.
— В полночь? И почему он не слышал?
— Не знаю. Может, глухой?
Они стояли, слушали. Песня сменилась на «Катюшу». Голоса затихли, слились в шёпот.
— Мам, а помнишь, бабка говорила про эту квартиру?
— Что?
— Что до Марфы Ивановны там жили парень с девушкой. Он на войну ушёл — не вернулся. А она его ждала… до конца.
Людмила Степановна вздрогнула.
— Ань, не неси чепухи!
Но музыка играла. Военные песни. Голоса — живые: он что-то шептал, она смеялась.
— Мам, давай спать. Утром разберёмся.
Но уснуть не вышло. Песни сменялись. То смех, то тихий плач.
Утром Людмила Степановна пошла к консьержке.
— Клавдия Петровна, кто в сорок второй живёт?
— Да никто. Квартира пустая с прошлого месяца. После Марфы Ивановны не сдаётся.
— Как никто?! Там мужик дверь открывал!
Консьержка подняла бровь.
— Людмила Степановна, вам к неврологу не надо?
— Да я в своём уме!
Вечером музыка вернулась. На этот раз Людмила Степановна не ругалась. Села в кресло и слушала.
Когда Алевтина пришла с работы, мать плакала у стены.
— Мам, чего ты?
— Ничего. Просто… слушаю их.
— Кого?
— Не знаю. Но они так любят друг друга…
Алевтина присела рядом. За стеной лилась «Тёмная ноОднажды вечером, когда новые соседи уже давно спали, за стеной снова заиграла едва слышная “Синий платочек”, и Людмила Степановна, улыбнувшись, тихо подпела.
