**ПРОШЛА ЛЮБОВЬ.**
Сегодня вечером я сидел на кухне, усталый, а Зоя молча разогревала ужин. В тишине между нами — словно стена.
— Что с тобой? — спросил я, но она лишь отодвинула тарелку.
— Опять задерживался… — сказала она тихо, даже не глядя на меня.
— Премию обещали, — отмахнулся я.
Мне тридцать пять, работаю в банке, а дома — три дочки: шестилетняя Танюшка, четырехлетняя Машенька и кроха Варенька, которой вот-вот год. Последние два года я всё чаще задерживаюсь на работе, бродя по улицам Петербурга, лишь бы не идти домой. Там вечный шум, пелёнки, крики по ночам… А Зоя — уставшая, в старом халате, с неубранными волосами.
Когда мы женились, она была самой весёлой в нашем отделе. Кто бы мог подумать, что всё так закончится? Первые годы были счастливыми: родилась Танюшка, я помогал по дому, водил жену в салон, чтобы она могла отдохнуть. Потом — вторая беременность. Мы решили «разделаться» сразу: родить двоих и остановиться. Но Машенька не давала спать по полгода, я приходил на работу с красными глазами. Когда стало легче — Зоя снова забеременела.
Я был против. Уговаривал её, говорил про современные клиники, но она устроила истерику. В итоге — Варенька, бессонные ночи, вечная усталость.
Я больше не хочу возвращаться в эту квартиру. Раньше мы ходили в театры, ездили в Сочи… а теперь? Дети, слёзы, стирка. Даже смотреть на жену не могу — она изменилась до неузнаваемости. А мне жаль и её, и себя.
На работе все хвастаются отпусками на Бали, спрашивают, когда я повезу семью к морю. Если бы знали, что я мечтаю сбежать хоть на день…
— Володя, — вдруг сказала Зоя, садясь на стул. — Я снова беременна.
Ложка замерла у меня в воздухе.
— Ты что, рехнулась?! — закричал я. — Мы же даже не…
— Уже двенадцать недель, — прошептала она. — Ничего не сделать…
— Хватит! — Я вскочил, голос дрожал. — Это не жизнь, а каторга! Ты вообще смотришь на себя?! Когда последний раз была у парикмахера? Ты говорила, что предохраняешься!
— Куда ты? — её голос сорвался.
— Оставляю тебе квартиру. Заберу машину и уеду к маме. Всё.
Я хлопнул дверью. На улице было холодно.
“Не жизнь — тюрьма”, — думал я, шагая в темноту.
