Третья комната — не для чужих
— Не смей туда входить! — закричала Татьяна Михайловна, выбегая из кухни с мокрыми ладонями. — Сколько можно повторять!
Десятилетний Костя замер у полуоткрытой двери, обернувшись на бабушку. В его глазах застыло недоумение, смешанное с обидой.
— Ба, ну что там такого? Я просто хотел глянуть…
— Ничего! Пыль и паутина! — Татьяна Михайловна быстро подошла к внуку, резко захлопнула дверь и провернула ключ. — Иди лучше мультики смотри или с Лего играй.
Костя пожал плечами и побрёл в зал, но бабушка заметила, как он украдкой оглядывается на таинственную дверь. Она тяжело вздохнула, сунула ключ в карман халата. Опять это. Каждый раз, когда внук приезжал на каникулы, начиналось одно и то же.
— Мам, зачем ты его пугаешь? — Оля вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем. — Он же ребёнок, ему всё любопытно.
— А тебе не любопытно? — резко спросила Татьяна Михайловна.
Оля замерла, полотенце повисло в её руках.
— Мне… мне и так хорошо, мам. Зачем копаться в прошлом?
— Вот и правильно. И Косте нечего там делать. Пусть лучше на улице гуляет, а не по чужим углам шастает.
Оля хотела возразить, но сдержалась. Она знала этот тон матери, знала, что спорить бесполезно. Лучше занять сына чем-нибудь другим.
Татьяна Михайловна вернулась на кухню, поставила чайник. Руки дрожали, когда она расставляла чашки. Двадцать лет прошло, а сердце всё равно сжимается, стоит только подумать о той комнате. О том, что осталось за дверью.
После ужина Костя улёгся на диван с телефоном, Оля читала журнал в кресле. Татьяна Михайловна мыла посуду и краем глаза следила за внуком. Мальчик был смышлёный, наблюдательный. Слишком наблюдательный.
— Ба, — вдруг спросил Костя, не отрываясь от экрана, — а почему у вас трёшка, а живёте вы только в двух комнатах?
Татьяна Михайловна выронила тарелку в раковину, та звонко ударилась о край.
— Откуда ты знаешь, что трёшка? — осторожно спросила она.
— Да я же вижу! Двери считать умею. Вот твоя спальня, вот зал, где я сплю, а вот та дверь. Всегда закрыта.
Оля подняла глаза от журнала, взглянула на мать. Татьяна Михайловна стояла спиной к ним, плечи напряжены.
— Там… там старые вещи, — тихо сказала она. — Неинтересные тебе.
— А можно посмотреть? Я аккуратно, ничего не трону.
— Нельзя! — резко обернулась Татьяна Михайловна. — И больше не спрашивай!
Костя вздрогнул от её тона, даже Оля удивлённо подняла брови.
— Мам, что с тобой? — встала она. — Ты же никогда не кричишь на Костю.
Татьяна Михайловна прислонилась к мойке, провела ладонью по лицу.
— Извини, внучок. Просто… я очень устала сегодня. Не сердись на бабушку.
Костя кивнул, но недоумение в его глазах не исчезло. Смышлёный мальчик. Слишком смышлёный.
Поздним вечером, когда Костя уснул, Оля подсела к матери на кухне.
— Мам, может, правда пора?
— Пора что?
— Ну… разобрать наконец ту комнату. Двадцать лет прошло. Папы уже давно нет, а ты всё…
— Не смей! — Татьяна Михайловна вскочила так резко, что стул грохнулся на пол. — Не смей туда лезть!
— Мам, успокойся. Я просто думаю, что так жить нездорово. Ты же сама мучаешься.
Татьяна Михайловна подняла стул, села обратно. Руки снова дрожали.
— Не мучаюсь. Просто… мне так спокойнее. Знать, что всё на местах. Что ничего не тронуто.
— Но Костя растёт, ему скоро понадобится своя комната, когда он приезжает. А ты что, так и будешь его на диване укладывать?
— Успеется ещё. Он маленький пока.
Оля вздохнула. Она помнила ту комнату. Помнила, как она выглядела двадцать лет назад, когда она последний раз туда заходила. Письменный стол у окна, книжные полки, узкая кровать у стены. И везде — следы жизни, которая оборвалась слишком рано.
— А помнишь, как он злился на тебя? — вдруг тихо сказала Оля. — Когда ты убирала у него в комнате? Кричал, что у него свой порядок, что нельзя ничего трогать.
Татьяна Михайловна улыбнулась сквозь слёзы.
— Помню. Такой самостоятельный был. Всё сам, никому не давал помогать. И грязную кружку из комнаты выносить не давал, сам относил. Говорил, что мужчина должен за собой убирать.
— Ему было всего семнадцать, мам.
— Да, всего семнадцать… А казался таким взрослым. Всё знал, во всём разбирался. Помнишь, как он с отцом спорил о футболе? Час мог рассуждать, приводил какие-то факты, цифры…
Оля кивнула. Она помнила своего младшего брата, помнила его смех, его упрямство, его мечты. Помнила, как он собирался поступать в университет, как строил планы на будущее.
— Мне иногда снится, что он просто уехал куда-то, — прошептала Татьяна Михайловна. — Что завтра придёт домой, откроет свою комнату и скажет: “Мам, а чего ты дверь заперла? Я же ключи забыл”.
— Мам…
— Знаю, знаю, что глупости. Но мне легче думать, что он просто в командировке. Долгой такой командировке. А когда вернётся, всё будет как прежде.
Оля взяла мать за руку.
— Он не вернётся, мам. И комната не поможет его вернуть.
— А что поможет? — Татьяна Михайловна всхлипнула. — Что мне поможет забыть, как он лежал в больнице? Как врачи качали головами? Как я молилась, обещала всё что угодно, только бы сын остался жив?
Оля молчала. Что тут скажешь? Авария была глупая, нелепая. Дима переходил дорогу, водитель не заметил его в темноте. Мальчишка пролежал в больнице три дня, так и не очнувшись.
— А помнишь, — вдруг сказала Татьяна Михайловна, — как он меня учил пельмени лепить? Говорил, что я неправильно края защипываю, что они разварятся. Сам показывал, такой серьёзныйНа следующее утро Костя, проснувшись раньше всех, тихонько подошёл к полочке в коридоре, взял ключ и впервые сам открыл дверь в комнату, где когда-то жил его дядя Дима.
