— Не смей! — прошипела Настя, вырывая фарфоровое создание с медовыми кудрями из рук Маргариты. — Папа! Маргарита опять за моим!
— Жмотка, — буркнула восьмилетняя Маргарита, отпуская куклу. Люстры вдруг заплясали, отбрасывая зыбкие тени. — Царевна нашлась!
— Девочки, утро же! — Капитолина Петровна появилась из кухонного тумана, руки в муке. — Маргарита, не трогай сестру. У тебя своих десок хватает.
— Они старые! А у неё всё новое! — Голос Маргариты звенел, как треснувший фарфор. — Не честно!
— Я же младшая, — торжествующе улыбнулась Настя, прижимая куклу. Папа сам говорил.
Маргарита стиснула челюсть. Точно. Папа. И бабушка Анфиса. И тетя Глаша. Хором: «Настенька махонькая», «Настенька хворенькая», «Настенька-ласточка». А Маргарита? Маргарита большая. Маргарита обязана. Всегда обязана понять и уступить. Стены комнаты сузились.
— Завтрак, — прозвучало откуда-то издалека. — Сестру позови.
В школе тень сестры не отставала. Учительница Антонина Семёновна спрашивала про Настю: «Что, не дышит? В школу скоро?»
— Маргариточка, а сестрице помогаешь? — как-то после звонка звучал голос сквозь вату.
— Помогаю, — соврала Маргарита.
На деле терпеть не могла эти муки. Настя капризничала, буквы путала, ныла про усталость. А папа: «Чего пристала? Видишь, дитя утомилось».
— «М» пишется иначе! — стирая каракули,кусала губы Маргарита. — Гляди!
— Не хочу! — истеричка завопила. — Перо жмёт!
— Врёшь! Просто ленивая!
— Папа! Маргарита меня обзывает! — вопль разрезал воздух.
Папа, конечно, отчитывал её. Всегда отчитывал Маргариту.
Когда Настя пошла в школу, Маргарита надеялась: настанет прозрение. Надежда растаяла, как утренний туман. Настя училась играючи, хватала пятёрки, учителя носили на руках.
— Сестра-то твоя умница! — восхищалась Любовь Михайловна, классная Маргариты, глаза её были огромны и пусты. — Отличница. Поучилась бы у неё.
Маргарита молчала, кулачки врезались в ладони. Что скажешь? Что легко, как сон? Что ей зубрёжка до рассвета за четверку?
Дома – сплошной пир куколок. Настя расцветала: льняные косы, глаза – синие озёра. Соседки захлёбывались: «Богиня! Ангел с картинки!»
Маргарита была обыкновенной. Не краса, не уродина – просто. Каштановая грива, глаза цвета мокрого асфальта. Таких – толпы.
— Настенька наша – артисткой будет, — просветлённо ворковал папа, расчёсывая кудри дочери. — Вон лицо какое удалое! Не пропадать же ему.
Маргарита изображала глухоту, но каждое слово оставляло зарубку на душе. Значит, её облик пропадать может? Значит, из неё – ничего?
— Я врачом буду, — тихо пробормотала она однажды.
— Врачом? — Папа приподнял бровь. — Ну… ежели сумеешь. Учёба ведь ой какая.
«Ежели сумеешь». Не «обязательно» или «получится». «Ежели». Словно он не верил вовсе. Люстры замигали тревожно.
Настя хорошела. В старших классах у ног её вились кавалеры. Хохотушки, взгляды исподтишка, подарки, цветы. Маргарита глотала горечь, наблюдая из своей тени.
— Гляди, серёжки! — щебетала Настя, крутясь в отражении зеркала, где лица плыли. — Андрюха говорит – к глазам! Красиво?
— Загляденье, — процедила Маргарита сквозь онемевшие губы.
Она томилась мечтой о подарках, лестных речах. Кто заметит серую мышку рядом с таким сиянием? Стены зашептались невнятно.
— Марго, кислая? — Настя уловила флюиды. — Тебе серёжек подарю?
— Никчемно, — отрезала Маргарита.
Подачки? Жалость? Ей хотелось себя – увиденной, оценённой, желанной. Но где?
Настя в театральный. Папа на седьмом небе.
— Я ж знал! — сиял он лучами. — Талант! Красотища! Будешь звездой!
Маргарита грызла гранит медицинского. Трудно. Анатомия, физиология, биохимия – сплошные лабиринты терминов. Не сдавалась. Врачом. Не звездой, но полезной. Теневым спасителем.
— Учёба? — спрашивал папа, взгляд прикован к Настиной театральной а
И в тишине, где когда-то звенели ссоры, две сестры – Варвара и Настасья – смотрели, как маленькая Варенька с доверчивым любопытством разворачивает подарок, и невидимая стена детских соперничеств растворилась, словно утренний туман над Невой, остави лишь тихую благодарность за этот неожиданный мир в их занемевших от долгой вражды сердцах, и кукольный театр их старых обид они молча похоронили навсегда под теплым взглядом новой маленькой жизни.
