Та, что мамой мне стала
Варя стояла у кухонного окошка, пережевывая черствую краюху с маслом и глядя во двор. Утро было серым, дождливым, точно её настроение все эти недели. За стеклом мелькнула знакомая старушка — Анна Петровна шла к подъезду, сгибаясь под тяжестью сумок.
— Мам, соседка опять одна покупки волочит, — крикнула Варя в комнату, где Людмила Ивановна сидела, листая потёртый журнал. — Помочь ей, что ли?
— Какая она мне соседка? — огрызнулась женщина, глаз не поднимая. — Посторонняя старуха. Сын у неё есть, пусть помогает.
Варя поморщилась, смолчала. Людмила Ивановна в последнее время стала едкой, словно крапива. А ведь раньше первая бросалась помочь, если в доме кому тяжко приходилось.
— Сын во Франции работает, ты ж знаешь, — мягко сказала Варя, натягивая кофту. — Сбегаю в магазин, заодно сумки ей поднесу.
— Иди, иди, святая наша, — пробурчала Людмила Ивановна. — Всем помогай, про меня только забудешь.
Варя задержалась у двери, оглянулась на ту, кого мамой звала лет с лишним сорок. Худая, седая, с волосами в тугой пучок, Людмила Ивановна казалась совсем крохотной в старом кресле. Морщины глубже стали, руки дрожали, листая страницы.
— Тебе чего принести? — ласково спросилала.
— Ничего не надо. Иди уже.
На площадке Варя столкнулась с Анной Петровной, тяжело дышавшей у перил.
— Анна Петровна, давайте подсоблю, — предложила Варя, забирая одну сумку.
— Ох, спасибо, родная! — облегченно выдохнула та. — Совсем силы покинули. Старость, видать.
Поднимались не спеша, останавливаясь на площадках.
— А Людмила Ивановна ваша как? — осторожно поинтересовалась Анна Петровна. — Что-то не видать её.
— Да по-всякому, — уклончиво ответила Варя. — То полегче, то хуже.
— Понимаю, понимаю. У меня сестра тоже… — Анна Петровна замолкла, но Варя поняла недоговорённое.
Помогла разложить покупки и пошла домой. Людмила Ивановна сидела в кресле всё там же, но журнал не читала. Смотрела в одну точку, будто что-то высматривала.
— Мам, чайку попьём? — предложила Варя, сбрасывая кофту.
— Мам… — повторила Людмила Ивановна, и голос её дрогнул странно. — Ты меня мамой зовёшь.
Варя замерла. Тон насторожил.
— Ну да, мам. А как иначе?
— Не мама я тебе, — тихо проговорила Людмила Ивановна, поворачиваясь. — Никто я тебе.
Варя почувствовала, как всё внутри сжалось. Оно. Чего боялась месяцами. От чего глаза отводила, видя порой непонимающий взгляд Людмилы Ивановны.
— О чем ты, мам? — присела Варя рядом, взяла её руку. — Ты мне мать. Самая настоящая.
— Нет, — покачала головой Людмила Ивановна. — Помню я сейчас. Помню. Не дочь ты мне. Чужая ты.
Комок встал в горле у Вари. Знала ведь, день этот придет. Врачи предупреждали: болезнь будет брать своё, память – изменять чаще. Но чтобы вдруг вспомнилось именно это…
— Мам, послушай, — начала Варя, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Ты права. Родила меня не ты. Но вырастила же. Любила. Ты для меня и есть родная.
— Вырастила… — нахмурилась Людмила Ивановна, будто силясь вспомнить. — Твоя привезли… маленькой такой. Всё плакала, есть не хотела.
— Да, мам. Три года мне было.
— Три… — повторила она. — А твоя мать… Где она?
Варя закрыла глаза. Разговора этого всю жизнь чуждалась. Людмила Ивановна сама не сказывала, а Варя не спрашивала. Довольно ей было знать, что мама есть, и та её любит.
— Не знаю, мам. Ты не рассказывала.
— Не рассказывала… — задумалась Людмила Ивановна. — И верно, пожалуй. Дело тёмное.
Варя ждала, боясь шевельнуться. Людмила Ивановна молчала долго, потом заговорила:
— Подруга она моя была. Мать твоя. Галей звали. В техникуме вместе учились, потом на заводе. Красивая, весёлая. Мужики за ней толпами ходили.
Варя слушала, боясь дохнуть. Впервые за сорок лет узнавала о настоящей матери.
— Раненько замуж выскочила, тебя родила. А муж оказался… последний пьяница. Бил её. Ушла она от него, да куда с ребёнком? По углам скиталась. Потом другого встретила. Тот звал замуж, да детей не жаловал.
— И она меня от
И солнце, неожиданно заглянувшее в окно кухни, разлилось по столу золотистыми бликами, делая утро обычным и чудесным одновременно, а их жизни – такими важными и такими уютно-простыми в этом свете.
