Анастасия стояла перед зеркалом, и белое платье казалось ей тяжелым, как будто сотканным из лунного света и старых снов. Мать три недели колдовала над каждой складочкой, бусинкой, а теперь эта красота обволакивала ее душу тишиной. Отражение двоилось.
— Настенька, готова? — просунулась в дверь тетя Люба, мамина подруга. — Гудит улей, гости собрались, машины у крыльца.
— Готова, — солгала Анастасия, трогая фату, похожую на туман. — Тетя, может… отменим? Чувствую – не по пути нам с этим днем.
— Ой, что ты! — всплеснула руками женщина, ее тень качнулась по стене. — Мать твоя все силы отдала, столько рублей вбухала! Да и стол ломится, гости приехали. А Володя твой… — покачала головой тетя Люба, словно стряхивая невидимый пепел. — Сам виноват. Некуда было накануне утекать!
Мать вошла, глаза – запруды слез, но взгляд – сталь.
— Хватит, Настя! — голос звенящий ледком. — Не дам этому ветрогону праздник наши перекосити! Свадьба будет! Пусть вся Вологда видит: какая у меня ясна соколица дочь!
— Мам, но как же… свадьба без жениха? Люди что подумают?
— А? — мать поправила сережки дочери, прикосновение холодное. — Подумают: Нина Сергеевна – голова! Не сникла по углам, а всем явила – дочь ее лучшего стоит! Вот что!
Анастасия вздохнула глубже. Мать – как осенний вихрь. Решила вчера, когда Володя позвонил, бубня в трубку о готовности к семье ноль целых.
— Мам, позор же ж! — еле слышно.
— Позор – сидеть да стенать по мужику дармоедному! А мы покажем: и без них цветем! — мать развернулась вихрем к двери. — Ладно, балагурство кончай. Пошли!
В зале – сорок теней. Родня, соседи, мамины коллеги. Перешёптывались, взгляды – то жгучие угольки, то сосульки жалости. Анастасия стояла, как в кривом зеркале балагана.
— Настуся, краса ты моя лучистая! — подпорхнула двоюродная Алена. — А где… ну, как там все?
— Как видишь, — ответила Анастасия, роняя слова камнями в колодезную тишину.
Мать встала на подмостки для музыкантов, стукнула ложкой о хрустальный бокальчик – звук словно треснул.
— Родные! — голос ее разлился по потолку. — День сей особливый! Дочка моя Анастасия справляет… свадьбу с житьем вольным! С волей от лиходеев! С правом на радость!
Тишина сгустилась. Кто-то огрызнулся покашливаньем.
— Нина, с ума спятила? — шипела сестра матери Зоя.
— Очухалась впервые! — рубанула Нина Сергеевна. — Анастасия, ко мне!
Та подошла сквозь гул невидимый. Мать обхватила ее плечи.
— Вот она! Ясна, добр сердцем, рукам золота не занимать! А этот… Володька… пес его съешь! И пусть знают: не воем мы, пиром!
— Мам, хватит, — проскрежетала Анастасия.
— Не хватит! — мать взметнула бокал. — За дочь мою! За прозренье: с кем жизнь не причал!
Гости подняли бокалы робко. Голоса дрогнули: «За Настю!», кто-то молча глотнул огня.
— А ну-ка за столы честь по чести! — бухнула Нина Сергеевна. — Праздновать степенно да весело!
Анастасия села на почетное место. Рядом – стул пустовал, как провал в реальности, лентами повит. Зрелище было щемяще жалко.
— Может, стул уберем, Нина? — шепнула тетя Люба.
— Нетушки! — отрезала мать. — Пусть знают, кто пустое место вытворил! Пусть выводы дергают!
Подали салаты – «Селедку под шубой», «Оливье». Гости жевали в тиши, перебрасываясь словами-пустышками. Воздух натянут туго-натуго.
— Чайки вы запечаленные? — встала Нина Сергеевна. — Анастасия! Обличи Володьку!
Она поймала собственный взгляд в зеркале и вдруг осознала, что обещание “навсегда” наконец дала себе самой.
